Семейный альбом

Я всегда с огромной благодарностью вспоминаю академическое училище памяти 1905 года и своих любимых педагогов: Виктора Алексеевича Шестакова и Владимира Николаевича Мюллера.  Около 60 лет прошло с тех пор, но как живые возникают в моей памяти их благородные, светлые образы. Это были люди, которых я так любила, которые так любили меня и оказали огромное влияние на дальнейшую мою жизнь, судьбу. Их уже давно нет на этой земле, но память… она постоянно возвращает меня в те далёкие, пятидесятые…

Я была знакома с Якубом. Он жил на проспекте Мира, тогда 1-ая Мещанская, в огромном деревянном доме, расположенном в Ботаническом саду. Большие окна дома выходили на проспект Мира, а другие окна Грохольский переулок. Якуб жил там с женой и сыном Андреем. Андрей был очень красивый, в него были влюблены все девушки кроме меня, я была постарше. Художником он не стал, кажется, работал шрифтовиком. В том же доме жил мой дядя Кудряшов Владимир Васильевич, профессор, заведующий кафедрой в МГУ, одно время он был также директором Ботанического сада. Мы все были очень дружны. Когда в училище проходили вечера, они помогали мне сооружать карнавальные костюмы. Моего отца репрессировали и расстреляли, и жили мы очень бедно, поэтому они помогали мне. Якуб был очень интересным, самобытным человеком, любил выпить, как и все художники, но делал это красиво. Весёлая семья. В 1953 году поступила в МГУ, но не прошла в училище. Стала брать у Седовой частные уроки, и через год сдала экзамены на все «5», а до этого были «1». Такое тогда было возможно. Потом вышло постановление, что можно учиться только в одном учебном заведении, меня вызвали в деканат и там, и там, объявили, что надо выбирать. К ужасу родных я выбрала Училище.

В.А.Шестаков, Заслуженный деятель искусств, главный художник Ленкома, был человеком большой культуры, доброты и знаний, обладал необыкновенным чувством такта. Закончил три разных института, включая Консерваторию; но никогда об этом не говорил, не гордился (я об этом узнала позже, когда подружилась с ним).  Если бы ни он, не знаю, как сложилась бы моя судьба. После 2 курса неожиданно закрывается на один год театрально-декоративное отделение, во главе которого был В.А.Шестаков. Что делать? Педагогическое отделение меня не интересовало, я уже была «больна» театром и мечтала стать театральным художником. В училище работал театральный кружок под руководством А.П.Стацкевича, я постоянно играла в любительских спектаклях (была героиней: Настя в «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Островского, в пьесе «Твой путь» Розова).

Родной брат мой учился на актёрском факультете в Щепкинском  училище – у В.Н. Пашенной. Дома у нас – постоянные разговоры об интересных спектаклях, выставках; мы просто купались в искусстве, им жили.  И вдруг... Мне посоветовали обратиться к В.А.Шестакову. Я очень волновалась, но всё же рискнула с ним поговорить. И что же? Виктор Алексеевич сочувственно  отнёсся к моей просьбе, а когда узнал, что я ещё учусь в МГУ на заочном отделении филологического факультета то тем более посмотрел на меня с большим уважением и теплотой, немедленно пошёл в учебную часть и договорился, что он зачислит меня на 4 курс с досдачей экзаменов за 3 курс. Так я стала его ученицей. Какое это было счастье! Дело было за малым. Конечно, пришлось многое досдавать, в том числе русский язык и литературу. Не смотря на то, что я училась на филфаке МГУ, меня не освободили. С тех пор я знакома с Маргаритой Вахитовой. А ещё я дружила с Линой Рудольфовной, иногда она даже ночевала у меня, навещала она меня и в роддоме. Я спокойно справилась с неожиданными экзаменами кроме двух: истории архитектуры и анатомии. Ни на одной лекции по этим предметам я не была и ничего не знала. С грехом пополам на третий раз я сдала анатомию. Моя мама, в своё время закончившая биофак МГУ и до болезни преподававшая именно анатомию в старших классах, была страшно мною недовольна. А с архитектурой мне просто повезло. Тамара Элиава (учившаяся двумя курсами младше) была близкой родственницей В.Б.Топуридзе. Она переговорила с ним, и он, не спрашивая меня, поставил мне в зачётку «четвёрку».

В сентябре я стала студенткой четвёртого курса театрально-декорационного отделения. И ещё одним счастьем стало то, что я познакомилась с В.Н.Мюллером, профессором ГИТИСа, преподававшим у нас «Технику сцены» и руководившим работой художников с режиссёрами – студентами – выпускниками ГИТИСа. Вскоре я подружилась с ним и с его очаровательной женой – Юлией Павловной, бывшей в молодости актрисой немого кино. Была принята в их дом, как родной человек. Своих детей у них не было, позже им захотелось удочерить меня, но я, преданно и страстно их любя, должна была им в этом отказать – не могла же я бросить свою больную маму.

Работа с режиссёрами захватила меня полностью. Виктор Алексеевич был счастлив, что я его не подвела, что он во мне не ошибся. Кстати, после окончания училища я - единственная, кто работал по полученной специальности.  Во время учения я буквально забрасывала черновыми эскизами во время просмотров весь пол аудитории. И тогда Виктор Алексеевич посоветовал мне купить побольше обоев и на обратной стороне делать различные варианты эскизов. Я так и сделала. Однажды, когда весь пол в ГИТИСе я устлала своими работами к «Огненному мосту» (дипломный спектакль режиссёрского факультета  ГИТИСа), руководитель курса А.Д.Попов обратился ко мне: «Ну, Татьяна, рассказывайте…». Я очень волновалась: «Бе…ме…». И тогда Попов изрёк: «Н-да, художник – что собака, смотрит умными глазами, всё понимает, а сказать ничего не может». Я стояла красная, как рак. Зато потом тщательно продумывала, что надо будет говорить во время просмотров. А В.Н.Мюллер две работы взял себе на память и попросил их подписать. Эти два эскиза были выполнены в конструктивной манере, т.к. я в то время была увлечена графикой архитектора Чернихова.
       Надо отметить, что Шестаков и Мюллер были очень тактичными педагогами, старались развить в студенте его индивидуальное видение и умение найти декоративное решение спектакля, не навязывая ничего своего. Поэтому художники получались очень разные, каждый со своим творческим почерком.

Однажды в гостях у Мюллеров Владимир Николаевич спросил меня о увиденном мною вчера спектакле. Я ответила, что спектакль мне не понравился. И тут Владимир Николаевич вспылил, что редко с ним происходило:  «Танька, прекрати со мной на «кухонном» языке говорить. Ведь я тебя спрашиваю не о щах, а о спектакле. Изволь ответить мне на профессиональном языке. Обоснуй свою мысль, что было тебе интересно, что – нет, почему и отчего». Я запомнила это на всю жизнь. Владимир Николаевич и Юлия Павловна были необыкновенно добрыми и отзывчивыми людьми. Они относились к той плеяде интеллигенции, которой теперь почти не осталось. Они не терпели фальши, лжи в людях.  В военные сороковые с Владимира Николаевича было снято профессорское звание  (Мюллер – немецкая фамилия), лишь в 50-е годы восстановленное. А ведь в военные годы во время бомбёжек он дежурил на крыше Большого театра. «Друзья» же днём, увидев Мюллеров на улице, спешили перейти на другую сторону, чтобы не подать им руки, вдруг кто-то увидит и донесёт в органы. Какое жуткое было время... А они, вспоминая об этом, светло улыбались, без обиды и злобы, без осуждения.

Когда был закрыт Еврейский театр и «уничтожен» его главный режиссёр С.М.Михоэлс (1948), кто протянул руку помощи Нине Михоэлс, выброшенной органами на улицу?  Два человека, которые не испугались ничего и никого. Один из них – Ю.Завадский, взявший без экзаменов на свой режиссёрский курс Нину. Другой – В.Н. Мюллер с Юлией Павловной, приютившие Нину у себя. Она и ночевала у них, и обедала.  Это были благородные поступки благороднейших людей того времени! И сколько ещё было подобных поступков!

1957 год. В самый разгар подготовки к диплому от нас уходит очередная мамина сиделка (у мамы развивалась болезнь Паркинсона). Я засела дома. Защита моего диплома отодвигалась на 1958 год. Катастрофа! Что делать? И тогда «Технику сцены» Владимир Николаевич приезжает принимать ко мне домой! Во Владыкино! Ему 70 лет! Не пользуясь никогда такси, он на пыльном, старом автобусе (№24) приезжает. Сколько было радости от неожиданной встречи. Мы попили чаёк, обо всём переговорили, я познакомила его со своей мамой. Конечно, никакого экзамена я не сдавала, так как знала всё, изучала по его кандидатской диссертации. Поставил мне «5» и уехал. А я даже не проводила его до остановки, т.к. оставить маму одну даже на 20 минут не могла. Он всё понял. Я из окна смотрела на удаляющуюся фигуру дорогого мне человека и плакала. В этот же вечер Владимир Николаевич позвонил Виктору Алексеевичу, рассказал ему всё о моём житье-бытье, и утром они вместе пошли в учебную часть и добились разрешения для меня делать диплом дома: макет, эскизы декораций и костюмов для спектакля по пьесе «Каменный властелин» Леси Украинки.

Закипела работа, я всё успела сделать и на такси привезла в училище. Блестяще защитилась, получила  «5», заслуженную!  Владимир Николаевич и Виктор Алексеевич были счастливы, поздравляли меня, расцеловали. Но, увы, мы все порадовались рано. Следующий экзамен – декоративная живопись. Я в ней ничего не понимала, сдала очень плохо, еле натянули тройку. Шестаков и Мюллер ничего не могли понять, у них в голове не укладывалось, что я споткнусь на этом предмете, но исправлять что-либо было поздно. И тогда, скрепя сердце, вынуждены были оценку за диплом исправить на 4. Сейчас, вспоминая об этом, я смеюсь, т.к. именно в декоративной живописи я снискала себе «славу». Но, тем не менее, только у одной меня из группы в дипломе было написано, что я получила специальность художника-декоратора.

После окончания МОХУ я, как банный лист, крепко приклеилась к ГИТИСу. Сколько дипломных спектаклей я оформила на режиссёрском факультете, работая с такими режиссёрами, как А.Д.Попов, М.И.Кнебель, Ю.Завадский, Петров, Гончаров... Уже в 1958 году я была художником-постановщиком дипломного спектакля Л.Хейфеца - «Коллеги» В.Аксенова (курс Попова и Кнебель). Спектакль шёл в Учебном театре ГИТИСа, а все декорации были изготовлены и расписаны в мастерских театра «Моссовета». И ещё один спектакль, оформленный мною, был исполнен в этих мастерских - «Таня» Арбузова для Московского областного драматического театра. Все остальные спектакли оформлялись только мною.

В сентябре 1957 года я принята в Малый театр, в живописный цех, в котором проработала 8 лет с окладом 69 рублей. Это были самые неинтересные годы. В цеху – строгая субординация. Я самостоятельно не работаю, хожу в помощниках то на аппликационных задниках, то на росписи костюмов. Спасает ГИТИС, где я продолжала оформлять дипломные спектакли режиссёров: на курсе Завадского - «Маленькие трагедии» Пушкина, курс Петрова - «Жизнь Томаса Моора» Болта, курс Гончарова - «Старик» Горького, «Страх и отчаяние в Римской империи» Брехта, «Вишнёвый сад» Чехова и другие. Зато в театре я обрела двух подруг на всю жизнь: Юлию Михайловну Волкову, жену главного художника Малого театра, благороднейшего человека, Народного художника СССР Б.И.Волкова и Лиду Соостер.

В 1964 году я по конкурсу поступаю на телевидение в живописный цех художником-декоратором с окладом 120 рублей. Вот здесь и началась моя деятельность как художника-декоратора и художника-постановщика. Одновременно с этим делаю много работ на стороне. Под г. Горьким в большом Дворце культуры я оформила и исполнила роспись декораций и костюмов к спектаклю «На дне» М.Горького. У нас с режиссёром Тимофеевым (не помню его имени), выпускником ГИТИСа, было совершенно принципиальное решение: все декорации и костюмы из холста и мешковины с аппликацией атласом, росписью фунтиком с рельефной пастой. Очень получились эффектные костюмы, такие интересные, что Народный артист Горьковского драматического театра Самойлов, приехав на премьеру, заключил договор с театром, что как только они отыграют спектакль, Горьковский театр покупает у них все костюмы. Мне было это очень приятно. С заведующим живописным цехом Ходыревым В.В., выпускником МОХУ, и с Р.Казачеком мы постоянно оформляли спектакли-сказки для Кремлёвских ёлок. Для Нальчикского театра я разработала и исполнила всю «одежду сцены»: задник, кулисы и занавес в национальном стиле.

На телевидении открылась цветная студия на Шаболовке, и главный художник А.Чистов, тоже выпускник МОХУ, сразу же предложил мне по договору оформить две детские музыкальные сказки: «Веснянка» и «Зимушка-зима». Я же их и расписала. Концерты получили много положительных отзывов, а «Зимушка» попала в Золотой фонд кинотеки ТВ.

После этого я оформляю спектакль «Необыкновенная история» по Лескову с артистами театра Красной Армии. Во время росписи декораций со мною произошёл трагикомический инцидент. Надо было написать большой иконостас (для сцены венчания в церкви). В цеху весь пол был заложен фундусными станками. Я попросила иконостас поставить вертикально. Перед ним был поставлен большой стол, на нём – поменьше, а сверху – стул. Держа в одной руке палитру, в другой – кисти, я взгромоздилась на свой пьедестал и начала писать. Увлеклась, захотела посмотреть со стороны свою роспись, шагнула назад и – сверзилась, к счастью, не на пол, а в бочку с чёрной клеевой краской, встав ногами (слава Богу, не головой) на её дно. Все в ужасе подбежали ко мне, волнуясь, что я вся расшиблась. Но со мной ничего не случилось, кроме того, что я вся была выкрашена в чёрный цвет. Так я сама сбросила себя «со своего пьедестала».

Но я возвращаюсь в 1957 год, такой радостный и неожиданно-невероятно грустный. Смерть любимого педагога – друга В.А. Шестакова. Для меня это было большими и горькими утратой и потерей. Остался теперь рядом, всегда со мною, В.Н.Мюллер со своей женой Юлией Павловной. Во Владыкине ни у кого нет телефона. Телефонная будка есть, но далеко от нашего дома и с постоянными очередями. Мюллеры, волнуясь, забрасывают меня трогательными, трепетными записочками, открытками, письмами. Я отвечаю тем же.  Когда брат дома, я с Владимиром Николаевичем хожу на выставки, в музеи, театры, в музейные запасники, он знакомит меня с интересными людьми. Так я попадаю с Владимиром Николаевичем в квартиру братьев Стенбергов. Владимир Августович с антресоли снимает одну работу за другой. Такого я ещё ни у кого из художников того времени не видела. Ухожу совершенно потрясённая, ошеломлённая.

1957 год. Фестиваль – это вторично прорубленное в Европу окно. В Москве – нарядно, весело, народно. По очереди, оставаясь с мамой, мы с братом носимся по Москве, чтобы ничего не пропустить, побывать везде и всюду. Я смотрела многие спектакли иностранных трупп по билетам (Владимир Николаевич достаёт через ГИТИС) и без: смотрю из суфлёрских будок, от осветителей, присоединяюсь к иностранным делегациям, которых не пересчитывают по пальцам, как это было принято у нас  (словно рогатый скот).

В Малом театре я видела все спектакли  Жана Луи Барро с восхитительной мадам Рено; все спектакли Эдуардо де Филиппо; в Вахтанговском – всего Брехта и «Макбета» в современной интерпретации англичан; во МХАТЕ – французов и Марсель Марсо; в Большом театре – « Жизель» (Франция); в филиале Большого – «Волшебный стрелок», позже – оперы с Марио дель Монако.  С Владимиром Николаевичем была на закрытой выставке скульптора Эрзи.

Однажды Владимир Николаевич с Юлией Павловной ведут меня в театр С.В.Образцова, в котором играли румынский спектакль «Цэндэрикэ на палочках». С.В.Образцов называет Владимира Николаевича «отцом». После спектакля Образцов, неожиданно посмотрев на меня, вдруг обращается к Владимиру Николаевичу: «Отец, отдай мне свою Татьяну. Я научу её «дрыгать» плечиками и введу её в свой «Необыкновенный концерт». Она такая смуглая, вылитая цыганочка. Отдай Таню мне». На это Владимир Николаевич отвечает: «Нет, Серёжка, таких Танек не отдают. Она – навсегда моя». Все долго и весело смеёмся. После этого Мюллеры стали брать меня с собой к Образцову на ужин, чаепитие: интересные разговоры, много смеёмся, иногда грустим.   Владимир Николаевич обладал феноменальной памятью. Иногда Образцов звонит Владимиру Николаевичу: «Отец, ты не помнишь, куда я поставил такую-то книгу. Она мне очень нужна, а найти не могу». И не было ни одного случая, чтобы Владимир Николаевич не ответил бы и не сказал, в каком шкафу, на какой полке стоит книга.  

Работая в Малом театре, зная, что после работы я, как сумасшедшая, мчусь, как можно скорее домой – отпустить мамину сиделку; Мюллеры, скучая по мне, перенесли свой обед на время обеденного перерыва в театре и, пробегая мимо Большого, оказывалась у них дома. Обед уже ждал нас на столе. Пообедав, поговорив, всё обсудив, я возвращалась на работу в театр. Когда мой брат был свободен, я, конечно, мчалась к своим любимым людям. Мы слушали Вагнера, занимались разборкой книг (что-то дарилось мне), газет. Потом Юлия Павловна идёт на кухню – готовить ужин и, подмигнув мне, говорит: «Ну, я пошла, а вы пока «развращайтесь», т.е. делайте фотографии с Таньки. А когда я уходила, мне давалась огромная упакованная кипа газет для растопки дров в печке.

А вот в 1963 году между нами произошла размолвка. Я родила дочь Настеньку, и Владимир Николаевич не хотел этого мне простить. «Что ты наделала? Теперь ты не станешь художником. Тебя съест быт, постоянные заботы, пелёнки, ещё вдруг располнеешь!?». Сколько же усилий приложила Юлия Павловна, чтобы примирить его с мыслью, что их Танька стала мамой. Мне в то время было 30 лет.  А перед этим они были озабочены тем, как бы меня удачно выдать замуж. Обязательно – за режиссёра, но в возрасте, чтобы он был для меня авторитетной личностью, чтобы мне  всегда было с ним интересно, «а то Танька сбежит». А для меня такой авторитетной личностью на долгие годы был сам Владимир Николаевич. Лишь в 1968 году я встретила своего будущего мужа, и вовсе не в театре, и вовсе не режиссёра, а оператора на ЦТ – Халюзина А.Г. Но, увы, Мюллеры с ним не были знакомы, а жаль...

Память… Как часто неожиданно, иногда заставая меня врасплох, она переносит в то далёкое прекрасное время, время мечтаний, увлечений и надежд, вызывая то слёзы, то растерянную улыбку. Но возвращаюсь к работе на ТВ и встрече с В.Я.Левенталем в Останкино. Все задники к балетам пишу я. Задники огромные: 11 на 102 метра; с первым задником к «Петрушке» Старвинского происходит «беда». Я всё написала, откатываю тележку с вёдрами красок, неудачно разворачиваю,  и… ведро с кислотным анилином родомином опрокидывается на «небо». Огромная красная лужа в самом центре полотна! Через четыре часа придёт художник… Вечером съёмка! Прямая трансляция в Париж (юбилей Дягилевских сезонов). Ужас! Все так и ахнули! Я включаю ветродуй, а потом начинаю писать, писать, писать…пульверизировать… Волнуюсь очень. Вот приходит Левенталь с оператором Р.Кефчияном, поднимаются на колосники, и вдруг сверху Валерий кричит; «Татьяна! Прекрасно! Как Вы добились такой искристости и свечения в небе? В чём секрет Вашего письма?». Уф! Я облегчённо вздыхаю и, задрав голову вверх, кричу: «Валерий, извините, но это моя маленькая профессиональная тайна». С этого и началась моя дружба по работе с Левенталем и Кефчияном. Задник для спектакля «Вешние воды» с М. Плисецкой и И. Смоктуновским (от автора) был неоднократно использован в других передачах к месту, а чаще не к месту. В это время к нам в живописный цех перешла из Большого театра Заслуженный деятель искусств театральный декоратор Т.А.Дьякова (из первого выпуска Училища). Завистники мои злорадствовали, наконец-то Татьяну спихнут с пьедестала - конечно Левенталь захочет работать с Дьяковой. Но просчитались. Левенталь заявил, что только с Лебедевой, иначе от отказывается оформлять балеты. А это были:  «Пиковая дама»; «Юбилейный концерт с Н. Тимофеевой»; балет-спектакль о судьбе двух русских балерин: Т.Карсавиной. и О.Спесивцевой, отдельные балеты с участием Н.Тимофеевой. Но я работала и с  телевизионными художниками, главным образом, музыкальной редакции: Л.Прокофьевой, Н.Касаткиной, И.Смирновой и др.

А вот во время росписи задника к балету «Адам и Ева» с молодой балериной Н.Павловой со мной произошло что-то невероятное, и тогда мне было не до смеха. Всегда со мною в ночь обычно кто-то оставался из художников, в последнее время, моя молодая подруга – Ольга Салова, с которой я и теперь дружу. Но в тот раз я работала одна. На заднике надо было использовать фрагменты из работ Босха. Я начала спокойно работать, но ночью в огромном цехе было не очень приятно. Я зажгла везде свет и к четырём часам ночи дописала задник. До утра можно и поспать, поставила себе «три стульчика» и легла. Но не тут-то было, заснуть я не смогла. Мне мерещилось, что все босховские чудища, написанные на заднике, поднимаются, и... В ужасе я встала и не поленилась застелить весь «ад» крафт-бумагой, а сверху поставила стулья, лавки, после чего вторично легла «на три стульчика». Утром меня разбудил гомерический хохот: «Лебедева, что это за баррикады?». Я всё объяснила, и мы все дружно посмеялись. Но ночью было не до смеха. Босха после этого я просто возненавидела. Да, Босх – не мой художник.

Работать днём и ночью мне приходилось часто. Работа в ночь не оплачивалась, поэтому с нами рассчитывались отгулами. Иногда я и мои помощники не выходили на работу от зарплаты до зарплаты. Я дружила и работала с другими художниками вне ТВ. Так в 1973 году вместе с В.В.Ходыревым и Т.А.Дьяковой вылетели в Днепропетровск, где открывался новый, только что отстроенный театр с оперы Бородина «Князь Игорь» (художник В.Арефьев). Три летних месяца мы трудились втроём, расписывая все занавесы, задники к этой опере. Арефьев - прекрасный живописный художник, и работать было интересно.

1985 год. Я по состоянию здоровья (частые бронхиты, операции) была «уволена», т.е. сама подала заявление об уходе – по собственному желанию – и оказалась вне всего и всех. Сижу в унынии дома, забившись в угол. А в это время «завпосты» многих театров меня разыскивают, звонят на ТВ узнать мой домашний телефон – не дают. Я об этом ничего не знала. Не хочу об этом времени ни вспоминать, ни писать, потому что вскоре в моей жизни случился поворот - я вступила в МОСХ, секция театра и кино, работаю через Московский комбинат (ст. Окружная) по заказам. Образовалась группа художников (М.Мукосеева, А.Кузнецов (выпускник МОХУ на год младше), В.Тараканов) для работы над заказами из Тюмени, куда вошла и я. Много концертных занавесей, оформление праздничных уличных представлений. Сделаны эскизы декораций, костюмов для спектакля «По разным сказкам» и к музыкальному спектаклю – «Муха – цокотуха», премьера которого была в Москве в театре Сац. Все эти работы шли в «авторском исполнении», т. е. эскиз делал кто-то один. А роспись делали вчетвером. Работа была очень интересной и хорошо оплачиваемой. Потом наша группа распалась – ушла я. О причине ухода я рассказала лишь Толе Кузнецову, человеку очаровательному, честному, очень скромному и искреннему, талантливейшему художнику.

Но без работы я была недолго. Организовалась новая группа художников: Марина Макаренко, Б.А.Месерер, В.Тараканов и я. Интересный заказ принесла Марина – предъэкранные занавесы для кинотеатров. Мы по очереди делали эскизы, а выполняли все вместе. Работа была очень интересной, живой. Коллектив был дружный, сплочённый, не было ни ссор, ни косых взглядов, ни дрязг, ни сплетен. Относились друг к другу с большим уважением, теплотой. Обычно  окончание  работы отмечали в ресторане или, что было чаще, у меня дома. Это было счастливое время.
По моим эскизам мы выполнили следующие занавесы:
1. Кинотеатр « Новороссийск» - два занавеса, один – в духе Чюрлёниса
2. Кинотеатр « Буревестник» - музыкальный занавес
3. Кинотеатр « Звёздный»
4. Кинотеатр « Выхино»

В то же время я выполнила по эскизам Б. Месерера роспись декораций к спектаклю «Круг» в театре Маяковского. В «Современнике» (по эскизам Бергера Б.Г. «Кабала святош» по Булгакову). Выполняла роспись с В.В.Ходыревым для театра имени Моссовета – роспись всех декораций к спектаклю «Вечер» Дударева, в котором главную роль (Мультик) много раз по договору исполнял мой брат – заслуженный артист России В.В.Лебедев.

1992 год. Заказов больше нет. Тогда на холсте я начала писать гобелены по работам известным европейских художников. Написано 8 гобеленов, пять из которых куплено в Россию, а два – в Таиланде. Один из них находится в Музее современного русского искусства. Одновременно я начала писать по бархату розы. Это было не случайно. Я вспомнила о росписи костюмов, об увлечении удивительным немецким течением в искусстве «Biedermeier» с тщательным выписыванием каждого лепестка, листочка в цветах. В мою молодость, надо признаться, это искусство считалось «мещанским». Если бы в моей жизни не было В.Н. Мюллера, я бы прошла мимо многого… Теперь – пишу розы для себя, в подарок друзьям, родным, на продажу. Это очень кропотливое занятие. Бархат – прихотливый материал, требующий во время работы определённого освещения, хороших красок (акварель), кистей (колонок), мало места и, главное,   много свободного  времени, которого почему-то остаётся всё меньше и меньше. И вдруг, неожиданное предложение от Асии Сафановны Хайретдиновой – сделать тридцать рисунков к стихотворениям Анны Юрьевны Смирновой-Марли. Я о Марли уже всё знаю. Моя дочь исполняет её романсы – песни; и Анна Юрьевна считает Настю лучшей исполнительницей её песен. Я слушаю по радио передачи, посвящённые её творчеству; фильмы…

Я волнуюсь, но пробую себя в графике. И это после монументальной живописи!  Что из этого получилось – судить не мне. В моей жизни произошла Встреча на фоне постоянных расставаний. Встреча была не случайной, случайного ничего в этой жизни не бывает. Это был подарок судьбы, такое «скрещение» судеб, жизней… Письма, записочки на обёрточной бумаге, что уж было под рукой, телефонные разговоры. Мы уже не могли жить без постоянного общения друг с другом. И не было помехой огромное расстояние, разделяющее нас. Все эти океаны, моря, реки, горы, когда встретились две родственные души. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но.… И, подняв глаза к небу, я шепчу: «До встречи, Анна Юрьевна, до встречи!!!».

P.S. В 1938 году моя мама стала снимать на окраине Лосиного острова в деревянном доме одну комнату с маленькой кухонькой. В комнате между брёвен была пакля, чтобы не дуло. Вечером, укладывая нас с братом спать (Вова сразу же засыпал), наша бабушка обычно присаживалась ко мне на постель и начинала или читать, или петь, или рассказывать разные истории. Я засыпала. Она гасила большой свет, зажигала у кроватки маленький ночник и уходила к маме на кухню. Я только и ждала, сразу же садилась в ожидании необъяснимого чуда: на пакле начинали появляться малюсенькие изящные эльфы, с прозрачными крылышками, в разноцветных лёгких туниках и начинали передо мною исполнять грациозный танец. Я, замерев, следила за ними и боялась, как бы они не зацепились за паклю и не сломали себе свою тонюсенькую ножку. Но, как только входила бабушка, они исчезали. Тогда я стала просить бабушку не укладывать меня спать. Она послушалась меня, и чудо с эльфами продолжалось. Однажды бабушка присела ко мне и попросила рассказать, что со мной происходит. Я не удержалась и всё ей рассказала. Как только я открыла ей свой секрет, эльфы исчезли и больше не появлялись. А я так ждала их – этого чуда. Я и сейчас жду…

В моей жизни неоднократно происходили какие-то чудеса. Интересно, какое будет следующее? Я жду…

Серое небо. Серая земля. Серые дома. Тучи нависли так низко, что, кажется, сейчас они не выдержат, и лягут на крыши домов, пролившись долгим затяжным дождём. Погода на Сахалине не жаловала, и природа не радовала глаз буйством красок. Во всём сквозила неизбывная грусть, создающая атмосферу печали, которой пронизаны все картины Михаила Шалдина, написанные на Сахалине.

Нет, родился он здесь, в уютном посёлке Черкизово, где весной в садах пахнет сиренью, а летом – укропом и малиной. И школу окончил здесь же, именно на уроках рисования впервые почувствовав интерес к живописи. Но, будучи юношей скромным, он не афишировал своих пристрастий, не выказывал другим свой внутренний мир, в который погружался, чем дальше, тем больше. И всё предшествовавшее поступлению в художественное училище имени 1905 года время он лелеял, взращивал в себе талант, который проявится потом в его картинах.

Возможно, не так печальны были бы полотна Шалдина, написанные на Сахалине, куда он попал после художественного училища по распределению, если бы он сам не был человеком грустным. Но он словно угадывал своё будущее, своё одиночество, свою творческую неустроенность. Правда, тогда ещё неосознанно, на каком-то интуитивном, подсознательном уровне. Потому что в те годы всё ещё было хорошо, ещё витал в воздухе ветер надежды, обещавшей признание и, что греха таить, известность. Он был молод, влюблён, и скоро женился на курносой, невероятно женственной Верочке, которая приехала в этот же посёлок под Южно-Сахалинском также по распределению по окончании ВУЗа. Так что судьба Михаила отправила за тридевять земель от дома не просто так: ему нужна была именно такая женщина, которая бы всё про него понимала, и принимала таким, какой есть.

Уже тогда, работая в художественных мастерских Южно-Сахалинска, Миша много рисовал, оставляя на бумаге или холсте улицу, на которой жил, природу, которая его окружала, реки и небо — но не то, что космос – бездонно-синее, а серое, затянутое облаками. Одно такое облако прочно, навсегда поселилось в его душе, затянув её невидимой взвесью лёгкой печали.

Скромный, мягкий по природе своей, Михаил, когда дело доходило до его профессиональных интересов, всегда проявлял удивительную твёрдость. Никогда не брался за работу, которая была не по душе. Кто-то из художников идёт на компромисс с собой, но только не он. Он не мог выполнять заказные работы, это было против его естества. Он продолжал писать картины, ожидая своего часа, и рисовал, рисовал то, что было ему близко и требовало выхода. А ещё много читал, отдавая за книги последние рубли. Он покупал их в пристанционном книжном магазине, где теперь продают продукты.

«Папа был не просто творческим человеком, уязвимым, как ребёнок, он был ещё философ, настоящий эрудит, который, казалось, знал всё. Он был удивительно самодостаточным», — вспоминает дочь Михаила Ася. – Он, как Диоген, которому вполне подошла бы бочка».

Михаил и Вера разошлись после одиннадцати лет совместной жизни. Михаилу нужна была только поэзия жизни, проза быта была не для него. Обожая своих «девочек» — жену и дочь, он, тем не менее, не мог обеспечить им безбедное существование. Семья практически жила на заработок Веры Алексеевны, работающей в детском саду. У мужа заработок случайный, зависел от того, удавалось ему продать картину или нет. Он, правда, устроился подрабатывать в мастерские московского технологического института, но это мало меняло положение дел.

«В духовном плане с Мишей было очень хорошо, интересно, он был удивительно добрым человеком. Но в материальном плане — тяжело, — рассказывает жена Вера Алексеевна. — Даже когда разошлись, и мы с дочкой переехали жить в другой дом, отношения с Мишей не прерывались. Мы перестали жить вместе, но не оставили друг друга, не вычеркнули из жизни. Миша регулярно к нам приезжал, гулял с дочкой, возил её в музеи на выставки, делился с ней тем, что знал сам. Его влияние на Асю было безусловным. Когда дочка подросла, и стала посещать Центральный Дом художника самостоятельно, он всегда с пристрастием спрашивал – на какого художника она ходила? Что смотрела? Если ему не нравился дочкин выбор, выражал неудовольствие, у него были свои предпочтения».

«Папа на ходу сочинял мне сказки, и тут же их иллюстрировал, — поддерживает разговор Ася. – У него всегда был с собой карандаш. До сих пор в памяти остался людоед – большой, лысый, в клетчатой рубашке, который питался крошечными человечками. Причём, ужаса от этих рассказов и рисунков я не испытывала. Кстати, когда сама уже стала мамой, тоже сочиняла своему сыну сказки. Отец многое мне передал. Восприятие мира часто происходило его глазами. Например, каждое утро он делал со мной зарядку. Я просыпалась, доставала коврик, и исправно выполняла упражнения из йоги. В 5 лет я уже читала. Вообще я во многом папина дочка, даже фамилию менять не стала», — заявляет Ася».

Она, правда, папина дочка. И мамина. Вообще Шалдины – семейство удивительное. Несмотря на разность профессий (Вера Алексеевна – педагог — дошкольного воспитания, Ася преподает физику, математику и английский язык), они все люди творческие. Поэтому в доме у них очень интересно. На самом видном месте – работы Михаила. И те, что писались на Сахалине, где прошли его персональные выставки, и те, что были написаны уже здесь, в Черкизово. Поэтому на его картинах можно узнать и речку, Клязьму, и мостик, с которого женщины полощут белье, дома и сирень. Шалдин – очень хороший художник, очень точный и очень чувственный. Но – как это часто бывает – не реализовавший себя в профессии. Но тот, кто хоть однажды прикоснулся к его творчеству, забыть его работы не мог. Житель поселка Черкизово Лидия Журавлева рассказывала, как Михаил по её просьбе нарисовал на кухонной стене… бельевую верёвку с прищепками. И было это так убедительно, что все, кто приходил в их дом, пытался прищепки отстегнуть.

Ещё одно воспоминание: Вера Алексеевна приходит домой, и видит на стуле варёного красного краба, а под клешней записка: «Вера, краба не есть, я буду его рисовать». К сожалению, эта картина сгорела во время пожара вместе с другими. А те, что чудом уцелели, жена с дочерью хранят, как реликвию.

«А какие Миша писал записки, не застав нас дома, — рассказывает Вера Алексеевна. — Их можно смело называть произведениями искусства. Старинным, витиеватым, благородным слогом он выражал свою любовь и расстройство от того, что не увидел нас. И так был этим опечален, так пронзительно писал об этом, что ком в горле вставал».

«У папы была своя, параллельная от всего остального жизнь. Он был одиночка по своей сути. Ему вполне хватало для счастья холста и красок, — говорит Ася. И добавляет: «Знаете, иногда я узнаю в отдельном прохожем папину спину, его плечи, поворот головы, у меня мурашки по коже. Отец очень прочно во мне живет. Я его дочь – и всегда это чувствую».

Миша Шалдин писал потрясающе. Он пришёл в училище и уже как будто всё знал и умел. Это мы осваивали акварель, масло, а он знал. По его живописи кажется, что он писал быстро и лихо. Это не так. Он долго смотрел, мешал на палитре цвет, а потом ставил один мазок. И это было точное попадание. Потом мешал следующий.
Он был очень серьёзный. Все время покупал и читал книги.

После окончания каждого курса всегда проходил пленэр. Каждый из этих пленэров запомнился по-своему. После окончания первого и третьего курса руководителем пленэра у нас была Нелли Дмитриевна Быканова – наш любимый преподаватель по рисунку. Она вела у нас с первого курса до окончания училища. После первого курса пленэр проходил в Москве. Первую неделю рисовали и писали в Останкино, а остальные три ездили работать на ВДНХ. На просмотре летних работ учащиеся нашей группы все получили пятёрки, за исключением Анатолия Косова. Это был оригинальный ученик. Он был талантлив в живописи и музыке, но он не посещал регулярно пленэры. Наша группа просматривалась после двух других. На курсе было три группы: одна группа была из окончивших 10 классов школы, а две другие, в том числе наша — из окончивших только 7 классов. Наша группа на просмотр принесла большое количество работ, что и определила результат просмотра. На просмотре присутствовал Саханов Александр Иванович. За хорошую работу на пленэре наша группа была награждена поездкой для продолжения работы. Нам предложили выбрать места в Подмосковье, но мы упросили поехать в Тарусу. Некоторые учащиеся нашей группы не смогли поехать и к нам добавили несколько человек из других групп нашего курса. Руководителем назначили Владимира Ивановича Илюхина.

По приезде в Тарусу город сразу очаровал нас своей красотой. Жильё нам выделили в здании начальной школы. Мы сами закупали продукты и по очереди готовили. Всем хозяйством руководил я и Юрий Шашков. На курсе в нашей группе самыми старшими был я, отслуживший в Советской Армии и имевший 5-летний стаж на производстве и мой друг Борис Фендриков, который даже экзамены сдавал в матросской форме. Чуть помоложе были Анатолий Косов и Шашков Юрий. Остальные же поступили после окончания семи классов.

Так как Борис Фендриков после окончания пленэра уехал на родину в Краснодарский край, то нам с Шашковым приходилось взять хозяйственные заботы на себя. Пищу готовили в школьной столовой или на улице на костре. Писали целыми днями с утра до вечера. Владимир Иванович также, как и мы, работал, а вечерами смотрел наши этюды и зарисовки, делал замечания. Компания подобралась хорошая. Все друг друга уважали, помогали в работе. Душой нашей группы был Слава Мухин, шутник, юморист и поэт. Проведать нас приезжал заместитель директора по воспитательной части Пирогов Вадим Константинович со старшекурсниками. Они привезли полное ведро рыбы и попросили нас приготовить. После он долго вспоминал, как мы с Шашковым хорошо поджарили рыбу. В один из дней Владимир Иванович решил устроить экскурсию в дом-музей Поленова, который находится недалеко от Тарусы. Погода стояла хорошая, переправились через Оку кто вплавь, а кто на лодке. Через поле по укороченному пути вышли к музею. В музее, узнав, что мы — студенты художественного училища, устроили для нас интересную экскурсию и показали работы, которые находились в запасниках фонда музея. Во время пребывания в Тарусе проходили съёмки фильма «Чудотворная». В то короткое время, когда съёмки проходили возле нашего жилья, мы наблюдали за работой артистов. В частности, у меня сохранился акварельный этюд часовни.

В общем, в Тарусе все мы поработали на славу. Здесь я впервые познакомился с Владимиром Ивановичем Илюхиным. На пятом курсе живопись у нас должен был вести Александр Иванович Саханов. Но он так и не появился у нас в мастерской из-за болезни. Замещали его несколько преподавателей. В числе их и Владимир Иванович. Он был немногословен. Говорил по работе конкретно, что надо исправить. А иногда сам брал кисть и показывал, как должно быть.

В Тарусе мы все работали акварелью, как бы продолжая наш пленэр. Он обогатил наши знания акварели. Акварельной живописью я продолжал работать и спустя многие годы. В общем, поездка в Тарусу оставила впечатления о красоте этого неповторимого города и окрестностей. Жаль, что не довелось побывать в этом городе вторично.

Все поездки на пленэр во время учёбы в училище оставили большие впечатления. В каждой поездке наша группа работала с большим увлечением, и никто из преподавателей нас не подгонял и не ругал, что мы мало работаем. Все три предыдущих пленэра проходили недалеко от Москвы, то есть в пределах области. Места выбирали, в основном, на реке Оке. После четвёртого курса все уже начинали задумываться о дипломной работе, и администрация училища старалась найти места, где бы учащиеся смогли найти тему будущей работы, собрать материал, набраться новых впечатлений. Нашему курсу предложили поехать на стройку ТЭЦ на реке Яйва недалеко от города Березники. Руководителем пленэра нашей группы был назначен Шитов Люциан Александрович. Он на третьем курсе у нас вёл живопись и с ним сложились хорошие отношения. Все подготовительные мероприятия поездки легли на Фендрикова Бориса, Шашкова Юрия и меня. Надо было взять с собой каких-то продуктов. Ведь мы не знали, что нас ждёт и где мы будем жить.

Вся группа собралась на Курском вокзале,и на поезде Москва-Пермь мы доехали до конечного пункта, а от Перми должны были ехать до места нашего пленэра. Приехали мы в Пермь в первой половине дня, а поезда до места назначения нам пришлось ждать более пяти часов, и, чтобы скоротать время, Люциан Александрович предложил поехать в картинную галерею и немного познакомиться с городом. Пристроив свои вещи, мы всей группой отправились в Пермскую картинную галерею. Она произвела на нас большое впечатление. Там мы увидели незнакомые нам произведения отечественных художников. Большое впечатление на нас произвела русская деревянная скульптура, которую мы не встречали ни в одном из музеев.

На станцию Яйва приехали на следующий день утром. Стояла солнечная тёплая погода. Местные жители нам сказали, что три дня тому назад была холодная погода, и лежал снег. Нас разместили недалеко от стройки, в километрах четырёх. Поселили по четыре человека в комнате общежития, где жили рабочие и строители. В рабочей столовой нам удалось договориться о трёхразовом питании, хотя мы не располагали такой суммой, чтобы заплатить за всё время проживания. Но тогда было совсем другое время, и администрация знала, что мы студенты и приехали творчески работать. Утром до стройки и на завтрак мы ездили на грузовой машине, которая приезжала за рабочими. Автобусов было мало, и рабочих возили на грузовых машинах: в кузове были поставлены скамейки. Таким образом мы и добирались до своей работы и обратно. В общежитии нас донимали комары. Жильё наше находилось в тайге, поэтому комаров была уйма. Когда ложились спать, старались выгнать всех комаров, но ночью просыпались, и их опять было полно. На территории стройки во время работы комары нас не беспокоили, потому что было открытое пространство. Определённых задач перед нами Люциан Александрович не ставил, но иногда подсказывал, что надо брать во внимание. Все учащиеся расходились по территории стройки и её окрестностям.

Писали мы и как работает кузнец в кузнице, и огромные штабеля обработанной древесины, и приготовление бетонного раствора, и строящийся мост через реку Яйва. Правый берег реки в этом месте был очень высокий и крутой. Мы с трудом забирались на самый верх, откуда открывались необозримые красоты Севера. Места для работы выбирали самостоятельно и работали, в основном, в разных уголках стройки. Поэтому Люциану Александровичу приходилось иногда нас искать, чтобы увидеть над чем мы работаем и что пишем. Рисовали мало, в основном, писали маслом. Когда Люциан Александрович подходил к студенту и делал замечания по поводу работы, то иногда брал у кого-то кисть, делал несколько лихих мазков, при этом говорил: «Пиши корову зелёным цветом, а луг — красным. Продолжай работать», - и уходил.

Собирались в заранее определённом месте на обед и ужин. Если приходилось своим ходом (машины днём редко ходили в сторону жилья) и догоняла машина, шофёр сам останавливал и предлагал подвезти, хотя оставалось совсем немного до жилья. Это доброжелательность северян нам запомнилось на всю жизнь. Погода стояла солнечная и тёплая. Люциан Александрович иногда загорал на берегу реки и дня через три или четыре открыл купальный сезон. Я пробовал войти в речку вместе с ним, но вода была очень холодной и я тут же выскакивал из неё, а Люциан Александрович спокойно плавал. В это время на севере стояли белые ночи, и мы писали до одиннадцати-двенадцати часов, а потом кто не уехал раньше домой, добирались до жилья самостоятельно.

Однажды несколько человек нашей группы задержались на стройке, и мы собрались на ночлег. Люциан Александрович предложил по пути зайти перед сном на речку. Мы уже неоднократно на берегу стройки купались, и вода была уже тёплая. А здесь река протекала в тайге. Я вошёл в речку и проплыл несколько метров, а потом оступился. Вода доходила мне чуть выше груди. Я стоял и в удивительно чистой воде отчётливо видел пальцы ног и мелкие камушки на дне реки. В районе стройки вода в реке была замутнённой строительными материалами и такой прозрачности не имелось. Да и в реках Подмосковье и в других местах, где мне приходилось купаться, я такой прозрачной воды в реках не встречал. Это мне запомнилось на всю жизнь.

Работала наша группа дружно и увлечённо. Никто не «сачковал», никого не надо было подгонять. Ни у кого в группе не было вредных привычек. День строителя Люциан Александрович предложил сделать днём отдыха. И наша небольшая группа: Вячеслав Мухин, Шашков Юрий, Фендриков Борис, Волкова Ольга, я и Люциан Александрович, направились вверх по течению реки, чтобы там сделать плот и на нём плыть по течению к стройке. Предварительно зашли в магазин, купили пару бутылок сухого вина и поесть. Мы отправились искать место, где можно найти подходящие брёвна и соорудить плот. На берегу брёвен было предостаточно. Пройдя примерно километра три или даже больше, мы начали сооружать плот. Мы связывали брёвна проволокой и всем тем, что нашли на берегу, так как инструментов у нас было немного. Люциана Александровича атаковали шмели и комары. Он всё торопил нас побыстрее выйти на реку. Когда плот был готов, чтобы выдержать свободно нашу группу, мы нарвали травы, чтобы было, на чём сидеть и отплыли от берега, оставив после себя рой комаров и шмелей.

По реке наш плот плыл спокойно. Мы наслаждались окружающей природой. В некоторых местах входили в воду, чтобы подтолкнуть его и немного охладить тело. Вода была чистой и прозрачной. Было видно, как загажена река утонувшими деревьями во время сплава леса. Видели проплывавшую рыбу. На плоту мы провели весь остаток дня. Когда пришла пора расставаться с плотом, то было жаль его бросать.

По окончании пленэра мы устроили однодневную выставку наших работ и встречу с посетителями. Выставка состоялась в местном клубе и произвела приятное впечатление на зрителей. Так как на месте стройки должен был быть город и, поговаривали, что его должны назвать в честь Маяковского, то Люциан Александрович написал им на память портрет Маяковского. Он был метра полтора в высоту. По окончании, как и положено, мы устроили прощальный ужин там, где жили, и группа разделилась на две. Одни спешили домой и поехали поездом, а другие во главе с Люцианом Александровичем отправились теплоходом по реке. Ещё до окончания пленэра мы уже знали, кто и как поедет домой. С железной дорогой всё было понятно. А вот для возвращения водным путём нужно было узнать расписание теплоходов и так далее. Решено было, что я с Шашковым поеду в Березники и всё узнаю. Березники от нашего места находились в пятидесяти километрах. Когда мы утром туда приехали и вышли из вагона, нам стало не по себе. Стоял солнечный день. Вокруг — голая местность. Ни травинки. А в нескольких километрах стояло несколько заводских труб и из всех валил оранжевый дым. Когда мы видели что-то похожее на картинах художников, то это было очень эффектно, а здесь наяву мне стало неприятно от увиденного. Город располагался в нескольких километрах. Мы, придя в город, удивились его опрятности. Везде были разбиты газончики и посажены цветы. Много деревьев. Если деревья были выше определённого уровня, то верхушки были сухими. Побродив по городу и выяснив, что было нужно, мы вернулись назад. Через несколько дней, во второй половине дня, наша группа прибыла в Березники. Нам сообщили, что сможем поехать лишь утром следующего дня. Устроились мы в маленьком помещении портового сторожа, познакомились с работниками порта. Они, узнав, что мы художники, попросили нас выполнить несколько надписей на причале. За работу нам дали письмо к начальнику Пермского речного порта, чтобы мы смогли купить билеты  на теплоход без очереди. В Березниках мы сели на теплоход, который шёл вниз по Каме из другого порта и все места были заняты. Мы добрались до Перми через несколько часов, сидя на палубе. Там нам по письму выдали вне очереди билет на теплоход до Москвы. Ехали мы все вместе в одной каюте.

Завтракали и обедали мы в ресторане теплохода, а ужинали у себя в каюте. Погода нас продолжала баловать. Мы целыми днями загорали на верхней палубе, играли в шахматы, любуясь красивыми камскими берегами, и иногда делали беглые зарисовки мест или пассажиров. Я на всех остановках старался сойти с теплохода, вернее, выбежать и искупаться, хотя теплоход причаливал, чтобы дать сойти пассажиру или сдать доставленный груз. К середине нашего пути, а мы плыли дней шесть или семь, капитан теплохода уже знал, что я убегаю на каждой остановке и спрашивал: «А художник сел?» и только затем отдавал команду следовать дальше. Теплоход шёл с опозданием и большие остановки были только в крупных городах. В Казани была такая остановка и во главе с Люцианом Александровичем все побежали познакомиться с городом. В Горьком мы смогли познакомиться с местной картинной галереей, в которой также, как и в пермской, имелись свои интересные экспонаты. Ярославль проходили рано утром и видели его только с палубы теплохода. Когда наш путь приблизился к концу, и мы подъезжали к Дубне, то решили, что оставшийся путь полностью на теплоходе проходить нет смысла, так как дальше много шлюзов. Решили расстаться с теплоходом в Дмитрове, где сесть на электричку, чтобы через полтора часа быть в Москве.

Как обычно, осенью состоялась выставка, на которой свои работы представили все три группы студентов.

15.06.63 суббота
Прибыли! Сразу же еле устроившись, провели собрание. Три вопроса: жильё/распределение комнат, как себя вести/; питание/его организация/; работа/постановки, натурные этюды и зарисовки, эскизы композиции/. После пошли в рабочий посёлок. Началник ОРСа. Столовая. Бытовые условия, возможности. Обошли Яйвинскую ГРЭС. Через стройку вернулись домой. Вечером: кто писал, кто спал.
16.06.63 воскресенье
      Начали занятия живописью. Издалека, сидючи на камнях, писали ГРЭС. Вечером попробовали сварить ужин. Скандал, отличился Айтиев.
17.06.63 понедельник
     Продолжали издалека писать ГРЭС. Окончательно договорились со столовой. Будем там завтракать и обедать/ из расчёта 1 рубль на одного человека в день/. Ужин придётся готовить самим. Встреча с председателем постройкома и секретарём партбюро. Чересчур много планируют повесить на нас оформительских обязанностей. Вечером - этюд. Письмо Е.В.Журавлёвой. Окончательно распределились по комнатам: №15 Машков, Федоренков /староста/, Брюхнов; №18 Мухин /староста/, Углов, Каулин; №1 Косов /староста/, Залысин, Айтиев; № 6 Мельникова, Волкова, Карпова, Стародубцева; №24 Фендриков, Шитов.
18.06.63 вторник
     Отправил письмо, здесь это не просто. С утра занятия на ГРЭС. Рисовал вместе с ребятами. Каждый делал, что хотел. Написал письма в отделы учебных заведений Академии художеств и Минкультуры. Вечером живописью не занимался, слушал по московскому радио доклад секретаря ЦК КПСС Л.Ф.Ильичёва. Лучше бы занимался живописью.
19.06.63 среда
      Утром ГРЭС. После занятий дружно купались. Отправил ещё одно письмо Е.В.Журавлёвой - об оплате перечислением за наше здесь жильё. Вечером ходили в соседний посёлок на берег Яйвы.
20.06.63 четверг
    С утра занятия по живописи и рисунку на ГРЭС. Купались. Погода отличная. Каулин и Фендриков сделали стенгазету. /У Косова и Залысина не получилось/. Вечером снова ходили на речку. Опять не пришлось работать - не то состояние. Помогал Карповой грунтовать холсты. Мельникова и Брюхнов ленятся.
21.06.63 пятница
    С утра ГРЭС. Были все, кроме Стародубцевой. Писал вместе с ребятами. Купались. Днём отдыхал. Вечером ходил на р. Яйву, уж больно хороша. Но не работали.
22.06.63 суббота
    С утра ГРЭС. Солнце. Ребята делали кто что: рисовали, писали, купались. Вечером опять ходил на р.Яйву, договорились о портрете. Ребята почти все отправились на танцы: проводы белых ночей. Ещё две общественно-полезные стенгазеты сделали.
23.06.63 воскресенье
    С утра то солнце, то дождь. Поскольку в воскресенье грузовой машины не бывает, добирались до ГРЭС пешком. Много пьяных и нецензурных выражений, ругаются даже женщины. После обеда договорились, чтобы за нами приезжала машина, ходить на стройку, а это далековато, с холстами, этюдниками - тяжело. Провели собрание: итоги за неделю. Определили сроки просмотра сделанного. Вопрос о поездке Стародубцевой и Мельниковой в Москву.
24.06.63 понедельник
Утром ГРЭС. Машина была. Солнце. Купались, как же иначе.После обеда просмотр работ. В комнате, где Косов, Залысин, Айтиев - только живопись, односеансные быстрые этюды. Лучше у Косова. Вечером - на реку Яйву, писали портрет. Брюхнов не был, заболел.
25.06.63 вторник
    ГРЭС. Солнце. Купались. Заметка в местной многотиражке о нас. Не было Стародубцевой, готовится к отбытию домой. После обеда просмотр в комнате девочек. У Волковой и Карповой и живопись, и рисунок. У Стародубцевой только рисунок, в основном набросок. Не много. У Мельниковой - несколько нашлёпков, слабый рисунок. Вечером ходили на р. Яйву.
26.06.63 среда
    Утром ГРЭС. Солнце. После обеда просмотр в комнате №18.У Каулина только живопись, этюды по колориту серые, не красивые. У Углова ничего нет. Мухин представил большого размера акварели /с белилами/ и зарисовки. Композиционных эскизов - ни у кого.
27.06.63 четверг
    Утром ГРЭС. Солнце. После обеда на реку Яйву. Укатила Стародубцева. Получил письмо от Е.В.Журавлёвой с пожеланиями успехов в наших трудных, но благородных пленэрных занятиях.
28.06.63 пятница
    Утром ГРЭС. Солнце. Отказались от большой комнаты в клубе. Оформление для стройки ещё не начинали. Вечером купались на р. Яйве, играли в волейбол.
29.06.63 суббота
    Утром ГРЭС. Солнце. Разговор с комсомольским секретарём стройки о делах оформительских. Звонили в Пермь. В библиотеке много времени потратили на поиски хорошего портрета В.В.Маяковского. Позвонили и в Москву, дали телеграмму.
30.06.63 воскресенье
    С утра письмо Дмитрию Ивановичу Соколову. Затем речка. Ничего творчески полезного не делали. Купались, катались на плоту. Вечером писали портретную постановку. Провели ещё одно оргсобрание.
01.07.63 понедельник
    Стройка. Рисовали. Звонили в Пермь. Отбор работ на итоговую выставку. Просмотры. Косов за неделю ни чера не сделал,только набросочки. У Айтиева хорошие этюды. Брюхнов тоже ничего не сделал. И Мельникова ничего. Косов, Залысин, Айтиев проспали, перегуляли вчера.
02.07.63 вторник
    Стройка. Рисовали, писали. Продолжение отбора работ для выставки. Вечером купались.
03.07.63 среда
    С утра организовали в клубе выставку этюдов и рисунков. Повесили красивое объявление. Договорились, что бесплатно сделаем большой портрет Маяковского. За это взялся Косов. Соорудили подрамник. Купили полотно /бортовка 90 см ширина по 1 руб. 37 коп. за 1 метр/. Назначили дежурных консультантов на выставку. Звонили в Пермь. Увы, парохода не будет. Командировал Фендрикова и Федоренкова в Березники для решения проблем с нашим отъездом. Занялись оформительскими делами - для столовой. Отметил командировку. Говорил с бухгалтерий. С перечислением из Москвы денег за наше жильё. Вечером ещё четыре письма настрочил, в том числе Е.В.Журавлёвой.
04.07.63 четверг
    Утром - клуб. Затем ГРЭС. Снова - клуб. Дни рождения Юли Карповой и Оли Волковой. Мухин делает стенгазету. Косов - портрет Маяковского. Айтиев, Залысин, Косов, Углов снова загуляли, не пришли вечером и не предупредили. Федоренков и Шашков ездили в Березники, пароход на Пермь будет.
05.07.63 пятница
Выставка в клубе.Экскурсия. Книга отзывов. Портрет Маяковского торжественно вручили. Вечером прощальный банкет
06.07.63 суббота
Утром бухгалтерия. Затем возврат в столовую посуды, взятой для банкета. Ничего не разбили. В Москву уехали: Косов, Айтиев, Залысин, Мухин, Брюхнов, Мельникова. Вслед за ними остальные - в Березники, чтобы потом пересесть на теплоход.
07.07.63 воскресенье
    Ночевали в Березниках на пристани. Сделали небольшую халтурку, надписи: «Не приставать, не чалиться» и на туалете: большие буквы «М» и «Ж». Днём перегрузились на теплоход «Мамин-Сибиряк» - до Перми.
08.07.63 понедельник
   Утром прибыли в Пермь. Посетили чудесный музей. Не менее чудесной оказалась баня. Вечером нас ждал пароход более комфортабельный - «Константин Станюкевич». Через неделю сказочно увлекательного, душевно и художественно-полезного путешествия по разным рекам прибыли 15 июля в 17 часов в столицу нашей Родины Москву.

Годы во многом уравнивают учеников и учителей. Став пенсионером и отрастив седую бороду, зашёл я в художественный салон, чтобы, приработка ради, сдать на комиссию свои картинки. И встретил там Юлю Карпову. Она тоже привезла работы на совет. Попечалившись о быстротекущих днях, а не виделись мы более четверти века, Юля восторженно сказала: «Ой, а помните, Люциан Александрович, какая изумительная у нас была практика на Яйве!». Практика действительно была запоминающейся и примечательной... Однажды, копаясь в своих архивах, я обнаружил большую папку с довольно любопытными карандашными зарисовками, выполненными мною на Яйвинской ГРЭС /этюды, к сожалению, выкинул прежде/ и маленький блокнотик, где без эмоций и литературных красот зафиксированы были бесхитростные события той далёкой пленэрной нашей учебной практики. Ничего не меняя, я перепечатал эти заметки.

С 1963 г. работал электриком в училище, затем преподавал фотодело.
Когда только поступил - выбрали старостой группы, водил под руки Бакшеева, совсем старенького (был он тогда художественным руководителем училища). В 1958 году Бакшеев умер. Фотографировал похороны. Есть фотография с похорон Бакшеева, когда над его гробом склонилась дочь - тоже очень пожилая женщина. Продолжал фотографировать и на кладбище. Когда гроб опускали в могилу, чуть не улетел за ним, поскольку держался за ветхий заборчик и тот не выдержал. Еле-еле могильщики поймали.

В те же годы в училище начала работать Елизавета Васильевна. Поскольку по возрасту некоторые студенты были старше, они прозвали её «девочка». И когда, уже став завучем, она вызывала кого-то к себе в кабинет, говорили: «Иди, тебя там девочка вызывает». Было смешно.
Забавная история произошла у меня с дипломом. Ходил на центральный рынок и увидел сценку: огромный толстый грузин в белом халате, сидящий в фас и по форме как груша, торгует помидорами. Большими, красными, а рядом ценник: 100 рублей за килограмм. На весах лежит один помидорчик, а на переднем плане в профиль стоит старушка и считает в своём кошелёчке копейки, чтобы заплатить за помидор. Композиция вышла удачная, но педагоги сразу сказали: «Не пропустят, у тебя получилась карикатура для журнала «Крокодил». И долго ничего другого не мог придумать. А уже весной взял этюдник, пошёл на пленэр и написал этюд с развязкой на кольцевой дороге. Этюд получился удачный, решили по нему сделать дипломный эскиз. Но при увеличении он многое потерял, если на этюде мазок полсантиметра, то на большой работе должен быть 3-4 см. Эскиз, конечно, выставили, но Дубинчик сказал на защите: «Этюд - хороший, зачтём по этюду».

После училища какое-то время поработал в школе, но не понравилось. Елизавета Васильевна пригласила преподавать фотодело. Работал 1 день в неделю и получал за месяц 100 рублей. Это было очень неплохо. Студенты любили фотодело. Старался учить интересно. Например, ставил под фотоувеличитель стакан, включали лампочку и от стеклянных граней получались лучи в разные стороны, как солнце. Некоторые педагоги даже обижались: «Чего студенты к тебе на занятия ходят, а к нам нет?». Отвечаю: «У вас там срисовывай предмет и штрихуй. Скучно. А у меня интересно». Очень нравилось ребятам печатать фотографии. Особенно, если фотографировали себя самих. Просто визжали от восторга. Я их учил: «Попросите у друзей фотоаппарат, нафотографируйте родственников, напечатайте фотографии и принесите домой. Восторг будет полный, и, глядишь, вам тоже купят фотоаппарат. А потом с фотоаппаратом можно ходить везде. На выставке сфотографируете молодого человека, и будет повод познакомиться». У одной студентки прямо так и получилось. Приводит ко мне парня и рассказывает: «Познакомились на выставке. Я фотографировала, а он тоже фотограф». Потом они поженились. Кажется, только она не доучилась, умерла, сердце было больное. Обидно, ведь я ей помог в училище поступить. А дело было так. В первый год она получила по живописи пятёрку, а срезалась на каком-то другом предмете. А на следующий год поступала - вдруг двойка по живописи. Её родители были со мной знакомы, приносят работы, говорят: «Ну как такое может быть, в прошлом году пять, а теперь два?» И действительно, странно. Взяли её работы, пошли к Саханову. А он не только директор, но и председатель экзаменационной комиссии. Он посмотрел работы, сравнил и исправил отметку, она поступила.

Как-то раз пришлось заменять мне Дмитрия Андреевича Воронцова. Он тогда сильно приболел, прихватило сердце. А надо сказать, мы учились с ним в одной группе. Пришёл он к нам в середине года, кажется, его приняли по райкомовской линии. И рисовал он сначала слабовато, а потом набрал скорость и пошёл-пошёл. Мы один этюд напишем, а он - пять. Прямо, как автомат. Очень упорно работал. И после училища его сразу пригласили преподавать. Он со студентами много ездил, организовал картинную галерею при больнице. Но был строг. Кто опоздает и после него придёт, в аудиторию не пускал. Когда я замещал его, то, как раз строилось новое здание училища. Я собрал студентов и рассказал им такую историю: «Когда мы учились, заканчивалось строительство станции метро «Рижская», и не успевали к сроку - какой-то дате. Позвали студентов помочь, и мы работали на субботнике, под руководством рабочего, который наливал раствор, клали плиты на пол. За целый день выполнили приличный объем. А теперь, когда оказываемся на «Рижской», каждый раз вспоминаем и идём по полу, сделанному нашими руками». А через несколько дней у моих студентов был субботник на строительстве нового здания. И надо было видеть, с каким энтузиазмом они работали! Ребятам очень понравилось моё преподавание, и они даже написали заявление в учебную часть с просьбой поменять педагога. Мне было очень приятно, что они оценили мои усилия, но я их уговорил взять заявление обратно, объяснив, что Дмитрий Андреевич хороший педагог, у него вся жизнь в училище и ему просто надо дать время отдохнуть и поправить здоровье. Даже будущий директор училища В.И.Молчанов учился у Воронцова, который помимо училища вёл студии в разных местах.

Был такой эпизод. В одно лето Саханов съездил на пленэр сначала на Север, а затем на Юг, а потом сделал выставку работ, развесив на одной стене работы, выполненные не Севере, а на другой - на Юге. А какой-то прыткий студент спрашивает: «Александр Иванович! А где здесь Север и где Юг?». Действительно, по колориту этюды почти не различались.
В 1972 году мне с группой преподавателей училища посчастливилось съездить в Италию. Нас включили в группу реставраторов ВХНРЦ им. ак. И.Э. Грабаря от Министерства культуры. От училища поехали пять человек: Е.В.Журавлева, М.М.Булгакова, Танечка Добросердова, С.Я.Лагутин и я. Власов тоже участвовал в поездке, но он тогда работал в Министерстве культуры. А работать туда он попал так. Как-то после окончания училища звонит мне Люциан Александрович Шитов. В годы учёбы он вёл у нас рисунок и осуществлял классное руководство. Знал, что я - все время с фотоаппаратом. Он тогда уже перешёл работать в Министерство, и им требовался человек, чтобы сопровождать выставки, вывозимые за рубеж. А я тогда уже работал в комбинате, жизнь была налажена, и менять её не захотелось. Шитов спрашивает: «Может ещё кого из вашей группы спросить?». Я предложил Власова, и, действительно, он начал там работать. Уже став директором училища, он звал меня преподавать. Я отказался, и тогда, он, в шутку, припомнил мне, что благодаря ему я съездил в Италию, а я в ответ сообщил, что, благодаря мне он попал работать в Министерство и стал в итоге директором училища.

В Италии мы ходили по магазинам, особенно много покупали книг. А Матильда Михайловна говорила: «Мне это не надо, у меня уже есть». И действительно, попав однажды к ней домой, был поражен богатой библиотекой, собранной, по-видимому, не одним поколением. Квартира у нее была недалеко от Патриарших прудов, и мне почему-то кажется, что она была дочерью писателя Михаила Булгакова - совпадает и фамилия и отчество, и место жительство - но тщательно это скрывала.

После Училища я окончил Полиграфический институт и пришёл работать на комбинат. Главный художник направил меня делать планшеты по технике безопасности для Министерства судостроения, на первом же художественном совете мои работы отметили, и я загордился. А потом пошло. Делал рекламу для авиации, значки для Парижской выставки. Эти значки были как разменная монета. Мне выдали штук 20, а все рабочие в цеху просили, да и куда не придешь - раз - значок.

Сделал я и юбилейную медаль к 50-летию училища. На заводе отштамповали, а доводил сам. Она была довольно простая, всего сделали 50 штук.

Много работал для Академии Художеств. Как-то Церетели мне говорит: «Вот благодаря работе у нас ты станешь известным». «Нет, - отвечаю, - Зураб Константинович, это Ваши памятники будут известны благодаря мне. Они могут не сохраниться, а медаль, как и монета, хоть где-нибудь да останется. Даже ядерную войну выдержит». А потом, спустя какое-то время услышал интервью, которое брали у З.К.Церетели по поводу проекта памятника в проливе Босфоре или Дарданеллах. Маяк - мужчина с факелом, высотой 147 метров. А макет 1:100. И его спрашивают: «Откуда взят сюжет?». Отвечает: «В книгах собирал материал, на монетах осталось изображение». Видите, запомнил мою мысль.

Последние мои работы (на 2011 год):
Три медали, посвящённых восстановлению памятника В.Мухиной «Рабочий и колхозница», сделал несколько медалей в наборе «Правители России» (Львов, Путин, Ельцин).

Середина пятидесятых: мы находились тогда как бы в условиях культурного вакуума. Старая сталинская культура нам была отвратна — соцреализм с изображением партийных заседаний, а другая, «оттепельная», только начинала складываться.  
Мы познакомились с Наташей Касаткиной в художественном училище 1905 года, куда мы поступили в 1954 году. В училище было два отделения: театральное и педагогическое. Первые два года они не разделялись.  В наши годы большинство студентов стремилось учиться на педагогическом, и с трудом удалось набрать двенадцать человек на отделение театральное, которое резко отличалось. Если у «педагогов» не было никаких других идеалов кроме передвижнических, то мы — «театралы» — изо всех сил старались узнать, что делается в мире, что такое современное искусство, что было до утверждения соцреализма. Каналы были разные. Помню, как мы выбегали к газетному киоску для того, чтобы заполучить журнал «Польша» с яркой обложкой и репродукциями. С точки зрения художественной информации он нам был не менее интересен, чем журнал «Америка», его также было крайне сложно достать.  То, что было до «ледяного» сталинского периода мы только начинали понемногу узнавать. В музее Пушкина после совершенно не интересной выставки «Подарки Сталину» (вазы, ковры, оружие) начали потихоньку крошечными дозами вывешивать французских импрессионистов из бывшего Музея нового западного искусства: Моне, Сислей, Писсаро. Потом появился «Круг заключённых» Ван Гога. Каждое такое появление было для нас сенсацией. В стремлении обрести хоть какую-то почву под ногами, узнать, что было до пресловутого культа личности, нам помогало то, что прошло сравнительно мало времени с авангардного периода и оставались в живых кое-кто из участников того пиршественного стола. 
Нашим художественным руководителем на отделении был Виктор Алексеевич Шестаков — бывший главный художник театра Мейерхольда. После его смерти мы позвали «на царство» Исаака Моисеевича Рабиновича (главного художника Вахтанговского театра), также прославившегося в 1920-е годы. Конечно, они были отчасти сломленные, с трудом выжившие в эпоху соцреализма. Но всё-таки что-то осталось и от тех завидных времён, когда художник был свободен и делал то, что он хотел делать.  Были живы ещё Татлин, Удальцова, Родченко, Крученых, Леонидов, Мельников. Оказывали влияние на умы и активно тогда работавшие Фальк и Фаворский. Некоторые из авангардистов стали бедными больными стариками.
Наташа с родителями жила на Тверском бульваре, во дворе, относящемся к знаменитому Дому Герцена, Литературному институту, по соседству со зданием бывшего Камерного театра. Говорят, что дворником в этом дворе работал тогда Андрей Платонов. И мы обходили сугробы или осенние листья, наметённые им, ничего не зная ни о писателе, ни о его произведениях. Я провожал её до дому почти ежедневно. Мы шли пешком и оживлённо что-то обсуждали. Потом я возвращался домой на Старую площадь, по дороге заходя в букинистические магазины. Их было пять. На тогдашней улице Горького, в проезде Художественного театра, в здании театра Ермоловой, на Кузнецком мосту и на Новой площади. «Заратустра» Ницше, издание 1913 года, литографии Наталии Гончаровой, сборник Шопенгауэра — лучшие мои уловы тех лет. Книги по философии, которые теперь можно купить в любом книжном магазине, были тогда редчайшими находками.  Квартира Касаткиных представляла из себя «дуплекс»: наверх в кабинет папы Наташи Александра Никаноровича Зуева, писателя, только недавно вернувшегося из сталинских лагерей, вела скрипучая винтовая лестница. Оттуда доносился ароматный запах трубочного табака. Квартира почти ежедневно наполнялась гостями: мама Наташи, Агния Александровна, готовила чай и бутерброды. Искусствовед Федоров-Данилов, семья Мазелей, скульптор Шалимов — все были людьми 1920-х годов, и им было что вспомнить и что рассказать.
Часто бывал там Александр Февральский, бывший литературный консультант театра Мейерхольда. Из его рассказов запомнилась частушка той эпохи:   Не пройти корове по льду— Ноги разъезжаются. Не пойду я к Мейерхольду, Пусть не обижается.   На каждой лампочке (большая ценность в те времена) в театре, утверждал Февральский, было написано «Украдено из театра Мейерхольда».  Восстанавливались некоторые спектакли двадцатых годов. Был восстановлен спектакль по пьесе Н. Эрдмана «Мандат». Декорации этого спектакля принадлежали нашему учителю Шестакову, а главную роль играл тот, кто играл её раньше, — гениальный Эраст Гарин.
В училище было необыкновенно интересно. Мы спустя рукава занимались штудиями с натуры (натюрморт, портрет, обнажённые), но с увлечением относились к другим дисциплинам: техника сцены, история костюма, история театра, история искусства. Нас соединили со студентами ГИТИСа по программе «Работа с режиссёром» (у них была противоположная программа — «Работа с художником») и разрешили ходить на лекции ГИТИСа по истории кино.
Мы смотрели фильмы, которые нигде нельзя было увидеть: Чарли Чаплина, Хичкока, Ренэ Клера, фильмы немого кино.  Мы находились в исключительном положении, так как имели возможность каждый вечер пойти в театр.
Училище нам выдало бумаги, по которым нам полагались контрамарки на вечерние спектакли. Мы пересмотрели все возможное, что шло в Москве: ходили на Ильинского, Бабанову, Гарина, Пашенную, всю труппу МХАТа и Малого театра, в театр Вахтангова и театр Сатиры — все было предметом нашего восхищения. В концертном исполнении на теперешней Тверской мы смотрели спектакли по пьесе Ибсена с Алисой Коонен, легендарной актрисой бывшего Камерного театра. 
С театрами нас связывала и ремесленная практика. Мы проходили стаж один год в театральных мастерских при Большом театре и второй — при МХАТе. Помнится, во МХАТе мы реставрировали декорации к спектаклю «Синяя птица», сделанные еще в начале века по эскизам В. Е. Егорова. Мы старались быть в курсе всего. Каким-то образом нам удалось попасть на концерт Вертинского. Для нас это было чудо, словно мы увидели живого Есенина или Блока. До сих пор помню многие моменты этого концерта, и как мы шли после него по хрустящим апрельским лужицам… 
В 1956 году в ЦДРИ на выставке Павла Кузнецова мы познакомились с Володей Слепяном и стали часто бывать в его квартире в конструктивистском доме на Трубной улице. Образовалась некая группа постоянно пребывавших там людей: художники Юра Злотников, Олег Прокофьев (сын композитора), музыкант Андрей Волконский, художник Игорь Куклес.
Оттаявшая после прежнего периода интеллигенция искала единомышленников, новых знакомых, искала возможности высказаться с новыми собеседниками. Квартира была полна народа. Слепян, сам еще не начавший заниматься живописью, заманивал всех на показ работ Олега Целкова, некоторое количество которых хранилось у него.  Володя Слепян устраивал встречи со знаменитыми людьми, такими как Эренбург, Хикмет, мне он поручил организовать поход к Дейнеке. Но из этого ничего не получилось, Дейнека наотрез отказался нас принять, возможно из-за боязни обвинений в отрицательном влиянии на молодёжь, такое тогда ещё было возможно.  Зато прекрасно прошёл поход к знаменитому футуристу Давиду Бурлюку, приехавшему в Москву по приглашению Н.Асеева. Вместо обещанных 15 минут мы провели в его гостиничном номере весь день, натягивая холсты для будущих колхозных пейзажей в Переделкино, писавшихся исключительно в манере Ван Гога. Таково было тогда увлечение мэтра.
Осенью 1954 года по училищу прошёл слух, что в Музее Пушкина повесили картину Матисса. Мы бросились туда после занятий, музей тогда закрывался поздно. Действительно, в одной из комнат, противоположных входу, висела картина «Ваза на голубой скатерти». У картины стоял высокий человек с кудрявой головой и белым воротничком.
Мы разговорились и так познакомились с художником Семеновым-Амурским, оказавшим на нас очень большое влияние и своими работами, и образом жизни.   Наташа активно работала, писала яркие натюрморты с цветами, пересекающиеся с Гогеном и Матиссом. Одна из работ была выставлена на Кузнецком и отмечена писателем Луи Арагоном.  

Наташа Касаткина, по свидетельствам тех, кто её хорошо помнит, была невероятно приятным, умным и привлекательным человеком. Я слышал рассказы о ней от Заны Николаевны Плавинской, Николая Всеволодовича Котрелева, Юрия Савельевича Злотникова, Игоря Шелковского, и все они говорили о Наташе очень тепло. Шелковский и Злотников дружили с ней ещё в далёкие 50-е годы.

Наташа происходила из семьи «творческой интеллигенции»: отец — писатель, мама — театральный художник, работавшая когда-то с В.Э.Мейерхольдом. В доме (он находился на территории Литературного института на Тверском бульваре) собирались художники и поэты. В детской художественной школе Наташа занималась вместе с Анатолием Зверевым, а с Шелковским училась на театральном отделении Училища памяти 1905 года. В 1966 г. Зверев сделал несколько акварельных портретов Наташи. Вместе с Шелковским и Владимиром Слепяном Наташа посетила Давида Бурлюка во время его приезда в Москву в конце 50-х.

Но как-то всё не складывалось в жизни. Отец был дважды репрессирован, позже они с мамой разошлись. Личная жизнь тоже не налаживалась. Брак Наташи с художником Александром Харитоновым быстро распался после одного трагикомического эпизода.  Но вот какой удивительный случай произошёл весной-летом 1957 года.

В апреле в Москве открылась крупная художественная выставка: «Третья выставка молодых художников Москвы и Московской области». В ней приняли участие более 500 художников, был издан каталог. Выставку посетил знаменитый французский писатель Луи Арагон, и она произвела на него большое впечатление. Очевидно, Арагон почувствовал в экспозиции новые свежие веяния в тогдашнем советском искусстве, а ведь это происходило ещё до начала Всемирного фестиваля молодёжи, открывшегося в Москве 28 июля того же года, где наши художники впервые непосредственно увидели, что происходит в современном западном искусстве. В июльском номере знаменитого парижского еженедельника «Les Lettres Françaises», главным редактором которого на протяжении 20 лет был Арагон, он публикует большую статью «Новое в советском искусстве?». Именно так, с вопросительным знаком. В качестве иллюстрации Арагон помещает репродукции произведений нескольких, ещё молодых тогда авторов. Среди них работы художников, ставших впоследствии известными, даже знаменитыми: Андрея Васнецова, Таира Салахова, Олега Целкова.  Но среди авторов воспроизведённых Луи Арагоном вещей есть и имена, которые сегодня в значительной степени или полностью забыты. Одно из таких имён — Наталья Касаткина.

В нормальном обществе подобная публикация, бесспорно, явилась бы очень важным моментом творческой биографии художника, должна была способствовать его известности, принести славу. Но что произошло в действительности? Выставку посетили не только Луи Арагон и зрители. 22 мая 1957 г. «искусствоведы в штатском» из Отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС составляют «Записку…» с жёсткой идеологической критикой содержания выставки.

Вот некоторые цитаты из этого документа: «Наряду с отдельными удачными работами выставка в целом по общей направленности и своему идейно-тематическому уровню вызывает серьёзные возражения», «выставка свидетельствует о наличии серьёзных недостатков в идейно-политическом воспитании молодых художников, об оживлении в их творчестве нездоровых тенденций», «вместо поисков своего индивидуального почерка авторы пытаются подражать буржуазному упадочному искусству с его кривляньями». Ну, и так далее. 

Вновь всё не так! Казалось бы, такая редкая удача: из полутора тысяч работ выставки Арагон выбрал для воспроизведения 12 вещей и среди них работу Касаткиной, но всё бессмысленно. Если сравнить текст арагоновской статьи с текстом «Записки», нетрудно заметить: именно те вещи и художники, которые привлекли Арагона, неприемлемы для функционеров ЦК партии.

Художник Андрей Вязов, ещё один «счастливчик», работу которого Луи Арагон репродуцировал в номере французского еженедельника, и тоже сегодня совершенно забытый, рассказывал мне, как его «прорабатывали» в Союзе художников после этой публикации. В конце «Записки» приведена небольшая «Справка», в которой указано, что Министерство культуры РСФСР 27 июня обсудило итоги выставки на заседании коллегии. Можно представить себе это обсуждение, по результатам которого газета «Советская Россия» вскоре опубликовала соответствующий материал. 

С середины 60-х годов Наталья Касаткина работала художником на телевидении, участвовала в оформлении телевизионных передач и телеспектаклей, выполняла самую разную работу. А параллельно продолжала заниматься собственным, «независимым» творчеством. В её работах совершенно очевидно сильное увлечение французской живописью начала ХХ века.

Главные «герои» Касаткиной — Матисс, Сезанн, она создаёт своеобразные «оммажи», как сейчас говорят, и Ван Гогу, Дерену, Вламинку. Много работ сохранилось благодаря друзьям художницы, в частности Ирме Филипповой.

Игорь Шелковский настоял на том, чтобы мы с ним вывезли картины Наташи из деревенского дома Владимирской области, где она прожила последние 20 лет своей жизни, и где они просто могли погибнуть. Интересно отметить: почти все «творческие» работы Касаткиной не подписаны и не датированы. Создаётся впечатление, что она писала их исключительно «для себя», даже не рассчитывая на какие-то выставки или признание. Возможно, история с публикацией во французском журнале и последующие события сыграли в этом свою роль.

Её продолжали преследовать мелкие неудачи: как-то раз забравшиеся в квартиру (это было ещё в Москве) мелкие воришки или просто хулиганы испортили часть работ малярной краской.  Наташа умерла в 2012-м году, в возрасте 80 лет. Её могила находится в полусотне метров прямо напротив окон дома, где она провела последние годы жизни, на огромном кладбище деревни, которая так и называется: «Погост Старый Никола». Пьяные резчики допустили ошибку, неверно вырезав православный крест надгробного камня, так что памятник пришлось установить надписью в другую сторону. И в этом Наташе не повезло! Зато рядом с кладбищем старинная церковь в Суздальском стиле, на стенах которой большая фреска, по колориту и некоторым фигурам напоминающая фрески Дионисия в Ферапонтовом монастыре, — последняя работа Натальи Касаткиной.