Семейный альбом

В далекие 30-е Евгений учился сначала у А. Н.Чиркова, потом в мастерской С. Герасимова, который пророчил молодому художнику будущность крупного мастера. Господь щедро одарил Евгения, но мало отмерил лет жизни. Он ушел из жизни в 28, в эвакуации в Самарканде, в 1942 году. Живопись Евгения Диффине во многом связана с импрессионизмом. Удивительно тонкая организация композиции, тонкое чутье колориста - тонкий колористический всплеск красок. Творчество было для него смыслом и содержанием жизни. Прекрасным миром, где доверительность и искренность открывают двери вечных истин. Мир гармонии и красоты.

Родился он в Москве 2 декабря 1914 года в семье служащего. Жил с родителями и братом в маленькой комнате в доме на Баррикадной. Дом этот, в глубине двора, против зоопарка, был разрушен в 70-х. Жили очень скромно, бедно.

Восемнадцатилетний юноша принес две работы в техникум на Сретенке. Две маленькие работы величиной в открытку — пейзаж и копию с головы из «Запорожцев» Репина. Преподаватель техникума Чирков Антон Николаевич, сразу же без экзаменов, буквально схватил Евгения и не отпускал от себя, только с ним и занимался на уроках живописи, отмечал необыкновенную одаренность в живописи. Его дарование ценилось многими.

Прямо из училища, без экзаменов, его взял к себе в мастерскую С. Герасимов, который говорил часто: «Вы у нас коровинист». А когда его не стало часто повторял: «Закатилось солнце русской живописи». Хотя Е. Диффине не был потомственным художником, однако знакомым семьи был К.Юон, а в юности Женя занимался у Л.Туржанского. И, безусловно, С. Герасимов не зря называл его «коровинистом» — обаяние его артистизма на молодого художника — несомненный факт.

Нужно сказать о французских корнях живописи Евгения Диффине — по линии отца он — «настоящий» француз. Совпадение или унаследованная черта национального характера, в работах Диффине присутствует то, невыразимое словами Качество, которое так восхищает в живописи французского импрессионизма — некое непринужденное, неглубокое, легкомысленное даже, но при том удивительно полное, чуткое и естественное равновесие с природой. Русско-французская с московской окраской живописная культура и есть та эстетическая среда, в которой развивался талант Е. Диффине.

Из воспоминаний супруги художника — Валентины Михайловны Диффине-Кристи ...«Все, к чему прикасалась кисть Евгения, превращалось в драгоценность: холсты старые, бумага, листки из блокнота превращались в чудо. За недостатком материалов — холстов, красок, разбавителя писал на чем попало, и все оживало и становилось сокровищем. И все расхватывалось и исчезало — правдой и неправдой. Даже срезали с холстов в мастерской. Он рассыпал бриллианты, и их тут же жадно расхватывали. С.Герасимов взял необыкновенной силы натюрморт... Где он? Помню, выставил Евгений несколько своих работ в МТХ на Кузнецком в 1939 году... На совете в МТХ было шумно, шло обсуждение. И вдруг все притихли, наступила полная тишина. Кое-кто из членов совета повскакали с места, подошли к холсту поближе. Я сказала: «А что же будет на твоей выставке?» А он в ответ: «А я на ней не буду». Как человек, высоко одаренный, он предчувствовал свою судьбу. И сейчас, без него, выставка, о которой он мечтал, не состоялась бы, потому что от его работ остался один процент, то, что случайно уцелело. Живопись была его религией. Почти физически страдал, когда видел грубость и фальшь в живописи, равнодушное замазывание холста, безразличие к краскам. Каждый мазок его живет, ни одного лишнего. Писал напряженно, не отрываясь, быстро, с широко раскрытыми глазами. За два, полтора часа писал натюрморт, автопортрет — за полчаса. И все в доме на Чистых прудах (супруга художника — В. М. Диффине-Кристи и сейчас живет в этом доме с сыном Константином). А голос тихий. Никогда не повышал. Очень любил музыку. Почти не пропуская концерты в консерватории. Очень любил русскую деревню, природу, животных. Любил, жалел и страдал при виде чужих страданий. Необыкновенно чуткая, любящая душа. Похож на Есенина. Многие отмечали сходство.

И вот война. Собрал он все свои холсты и отнес в Литфонд Института, где все и пропало. В 1942 году — эвакуация в Самарканд. Когда мы приехали туда, его вдруг охватила страшная тоска, не мог понять причину. Писал дипломную работу... «Вот задумал написать праздник, а пишу «Смерть партизана», — говорил он. Полотно мрачное, глубокое. В сарае раненый, лошади, люди. В изголовье огонек, словно свеча, кто-то закуривает. Женщина подносит чашку с чаем раненому бойцу, а в дверях луна... И должен был стоять мальчик в дверном проеме в сиреневой рубашке. Как от хотел написать его, этого мальчика, в лунном сиянии. Не успел.
Рассказала ему сон: «На небе сверкнула и упала яркая звезда». Он, прервав меня, сказал: «Это моя звезда закатилась. Когда меня не станет, тебе институт поможет». Это задолго до смерти. Последнее время было у него какое-то неземное, светозарное, отрешенное выражение лица. Это замечали многие. Я видела по выражению их лиц, особенно женских: смотрели они на него с робостью, как на необычное, особенное, удивительное, неземное явление. И спешили ему помочь, услужить: без очереди, бесплатно, поскорее.

В тот страшный вечер, накануне 2-го декабря 1942 года, был необыкновенный страшный закат — кроваво-красный, на полнеба. Никогда, ни раньше, ни после, я не видела такого заката. Страшно испугалась, хотя находилась в странном отупении от постоянного голода. Может, благодаря этому отупению и выжила. Он же был слишком гениален, чтобы долго жить».
Да, ему прочили будущность крупного мастера. Ранняя смерть оборвала его надежды. Он умер в возрасте 28 лет от тифа в Самарканде. Воистину сказано: «Избранники богов умирают молодыми».

На редкость яркое мироощущение Евгения Диффине не стало философским созерцанием мудреца (не успел в свои 28 лет), не успело отлиться в собственную форму, но в его произведениях — глубина и правда, правда яркого живого таланта. Светлая ему память.

Нонна Кристи

Московский живописец – Валентина Михайловна Диффине-Кристи принадлежит к поколению художников, чей путь в искусство начался в первые послевоенные годы. Учеба в Училище памяти 1905 года с 1936 по 1938 годы сыграла решающую роль в формировании ее как художника. Там она встретилась с Евгением Диффине, поистине легендарной личностью, сыгравшей судьбоносную роль в жизни Валентины Михайловны. Его исключительно яркое дарование раскрылось уже в те годы. Работы, показанные им на студенческой выставке в 1938 году, получили высокую оценку ведущих мастеров живописи того времени. Достаточно сказать, что Сергей Герасимов взял его из училища к себе в мастерскую в Суриковский институт. Экзамены для него были, по существу, формальностью.

В семье Диффине художников не было, но атмосфера дома располагала к тому, что бы мальчик увлекся творчеством. Другом семьи был художник К. Юон, а в юности Евгений брал уроки у художника Л.Туржанского. По воспоминаниям Валентины Михайловны, его кумиром в тот период, был В.И. Суриков. Испытал большое влияние и П.Кончаловского. По отцу он был француз и «русско-французская» культура блистательно воплотилась в его творчестве. Он писал только с натуры – это были жанровые картины, пейзажи, портреты. От передвижников Евгений воспринял академически выверенную точность рисунка, продуманность композиции.
В работах: «Сарай» (1940 г.), «Белорусская деревня» (1939 г.), «Сапожники-кустари» (1939 г.) мазки кисти, точно попадая в нужное место, делали его работы откровениями в живописи. Е. Диффине к концу учебы в училище увлекся пленэрной живописью, основоположниками которой были французские импрессионисты. По мощи дарования его сравнивали с К.Коровиным, любимым художником Евгения и Валентины.

Валентина Михайловна вспоминала, что ее ранние работы написаны под влиянием феноменально одаренного живописца Е. Диффине. Под обаянием его творчества находились практически все, кто с ним общался. Более того, его влияние испытало несколько поколений Суриковского института. Художник Э.Браговский, учившийся в конце 1940-х годов – начале 1950-х, вспоминал: «Студенты под влиянием работ Диффине – все диффинировали».
В 1938 году Евгений и Валентина поженились. Они были молоды, талантливы, искренни. Их чувства друг к другу были таковы, что о них можно было сказать, что жили – душа в душу. Нередко такая яркость ощущений быстро перегорает, оставляя лишь горечь разочарований. Но в этом случае все было по-другому.

Однако, в эту идиллию властно вторглась Великая Отечественная Война.
Молодые супруги Диффине с маленьким сыном, названным в честь любимого художника Константином, оказались в Самарканде, куда были эвакуированы студенты и преподаватели Суриковского института. Евгений пишет этюды с натуры: светит южное солнце, освещая бирюзовые купола древних мечетей, цветут сады, все радует и восхищает глаз. Но реальная жизнь имела и обратную, крайне суровую сторону – в бытовых условиях отсутствовали элементарные удобства, и средства к существованию были минимальны. В эвакуации жизнь в искусстве по степени напряженности оказалась для Евгения вторым фронтом. Он начал работу над картиной «Раненый партизан» (1942 г. Х., м. 206х300). И сегодня в мирное время картина такого формата требует особых усилий от художника, но чего стоило писать ее в эвакуации? Он работал в голодном, почти обморочном состоянии. Необходимые молодому организму скудные калории отдавались творчеству – возможно, это стало одной из причин произошедшей вскоре трагедии. Гениальный живописец Евгений Диффине скончался от тифа в 28 лет, так и не окончив институт.

Уход из жизни человека в расцвете лет, всегда вызывает одну и ту же мысль «За что, Господи!». После тяжелых условий эвакуации почти все студенты вернулись в Москву. Кажется, что такая судьба должна быть как наказание за смертный грех. Но здесь же все по-другому – любящие друг друга как Ромео и Джульетта супруги, чистота помыслов, бескорыстное служение искусству. На вопрос «За что?» по существу нельзя найти ответ. И остается лишь вопрошать «Ради чего, Господи?».

Валентина Михайловна после ухода из жизни ее мужа прожила в одиночестве 70 лет. Она осталась верной женой любимого человека и художника, незримо присутствовавшего всю ее жизнь рядом. Она прожила 94 года.

После ухода из жизни Е.Диффине, Валентина Михайлова некоторое время еще прожила в эвакуации с маленьким сыном. Как она взяла в руки кисти после смерти мужа можно только догадываться: живопись для нее была и острым, сжимающим сердце напоминаем о нем, и одновременно утешением. В 1943 году она возвратилась в Москву и продолжила учебу в институте.

Началась мирная жизнь, и в 1946 году Валентина Михайловна окончила институт имени Сурикова. Она жила в семье своего отца М. Кристи – профессора института имени Баумана в коммунальной квартире, где вместе с другими членами семьи их было 8 человек. Мастерской, разумеется, не было. Официально ни в одном учреждении она не числилась, а потому зарплату нигде не получала, но работала над живописными холстами с полной отдачей сил. Трудилась, как на войне, без выходных и отпусков.

Автопортрет Валентины Михайловны 1954 года точно отражает ее состояние тех лет. Она написала себя с черной бархоткой в волосах, одетой в платье благородной темно-серо-коричневой гаммы, как напоминание о невосполнимой утрате. Белый как у гимназистки воротничок на платье, придает трогательную целомудренность всему ее облику. Беглого взгляда на этот портрет достаточно, чтобы понять, что она больше не выходила замуж. По контрасту с общей темной живописной гаммой выделяется светлое пятно – лицо художника. Поворот ее головы, осанка выдает в ней человека, достойно отразившего удар судьбы, а ее автопортрет – собирательный образ русско-советской интеллигенции, ее лучших представителей, вынесших на своих плечах все тяготы войны и победивших, сейчас воспринимается как классика, вполне достойная Третьяковской галереи. Здесь чувствуются традиции В. Серова, Н. Крамского. Валентина Михайловна в те годы еще не была членом Союза.

Дорога в искусство была для нее не проста. Ее становление как зрелого мастера происходило в годы жесткого диктата государственной политики в искусстве, требовавшего от творческих деятелей социалистического реализма. В передаче цвета и света не должно было прослеживаться влияния живописи импрессионистов – они были запрещены как представители разлагающегося капиталистического запада. Для Валентины Михайловны это значило предать того, кто был ей всех дороже. Но разве это было в ее силах? Ее обвиняли в формализме, и даже исключили из института, но со временем восстановили.

В 1957 она становится членом Московского отделения Союза художников СССР.
Исповедуя свои принципы в искусстве, Валентина Михайловна не отвергала художественную жизнь Московского Союза, но и не изменяла себе. Она берет заказы в комбинате, пишет Лениниану. В одной из ее работ так узнаваем Ильич в своей знаменитой кепке, а вся композиция выполнена в яркой, как флаг революции, гамме. Писала она так же гражданскую войну, с любимым народным героем Чапаевым. Выезжала на колхозные поля, написала замечательную работу «Уборка картофеля». 1965 г. Она становится членом так называемой «Комиссии по индустрии», которую возглавлял замечательный художник П.Я.Анурин. Она честно ходит на заводы, пишет рабочих. Эти темы вполне органично вписываются в ее живопись. Правда, в одной из публикаций ее вновь упрекают в формализме, за недостаточно проникновенное изображение человека труда. Возможно, ей просто не хватало отстраненности.

Художник много ездил по стране: Кавказ, Крым, древне-русские города, и, конечно же, родное Подмосковье. Она общалась с живописцами Э.Браговским, Н.Любимовой, А.Тутуновым, В.Куколем, О.Чистяковым, В.Нечитайло, М.Савченковой, и они с любовью принимали эту дружбу.

До конца 1950-х годов влияние Е.Диффине четко прослеживается в ее творчестве. Живопись ее натурная, с легко узнаваемой топографией места, всегда четко можно почувствовать, ту конкретную точку, с которой пишет художник. Живопись ее достаточно корпусная, насыщенная цветом и светом. Но к началу 1960-х ее творчество изменилось.
Она уходит от линии живописи Диффине, в сторону высветления гаммы. Объекты ее живописи как будто теряют объем и вес, постепенно исчезают тени и появляется полярный день с его почти незаходящим солнцем. Усиливается плоскостность ее работ, их можно определить как более декоративные, чувствуется влияние древнерусских фресок и иконописи, где плоть невесома, нетленна.

С Браговским и Любимовой они часто совершали поездки на этюды, писали одни и те же мотивы. Но там, где у Браговского насыщенный ультрамарин, у нее преобладали оттенки голубого цвета. С 1960-х годов, прослеживается еще одна тенденция: в композициях точка как будто бы начинает отрываться от земной поверхности, причем высота эта из года в год становилась все больше. Вначале – чуть выше человеческого роста, потом с высоты птичьего полета, еще позднее как будто с самолета, все набирающего высоту. Ее поздние пейзажи написаны из мира космоса ее души.

При всей непохожести работ после 1950-х годов с творчеством Диффине, она по существу продолжила исповедовать его принципы. Валентина Михайловна говорила, что она никогда ничего не выдумывала. И мир ее живописи – это мир видимой ею реальности. О своей работе художника, по рассказам ее родной сестры – Евгении Михайловны, она говорила, что в живописи не существует контуров. Границы и предметы определяются только сочетанием красочных пятен цвета, объектов живописи. И отношения между ними очень точны, и нужно особое усилие, чтобы постоянно видеть, как сочетаются цвета во всей композиции одновременно. Работая, нельзя допускать случайного или придуманного цвета. Она говорила, что это требовало от нее большого напряжения, и во время работы она сильно уставала. Она признавалась, что иногда по этой причине теряла это видение, и тогда, как она выражалась, «мазала», чтобы закрасить холст. Такие работы она считала неудачными. Ей удавалась выполнить все поставленные перед собой живописные задачи. Например, в картине «Кусково. Грот Аргунова ХVIII век», краски сияют, переливаются, как в раю, из которого мы изгнаны, но которым нам дано любоваться лишь в работах художника.

В последующем периоде творчества она пользуется только белилами, лишь слегка разбавляя их другими красками для едва уловимого оттенка: «Кусково. Зима.» (1980 г.), «Дом в Гороховом переулке». (1987 г.).

В. Диффине неоднократно подчеркивала, что она не фантазирует, а действительно видит мир таким. И это закономерно: насколько светел сам человек, настолько светло он вопринимает и мир.

Н. Кристи писала о Евгении Диффине: «Творчество для него было смыслом и содержанием жизни. Прекрасным миром, где доверительность и искренность открывают двери вечных истин».

Валентина Михайловна прожила долгую жизнь как будто бы за двоих. Какую истину она должна была постичь? Попытаемся ответить. Она говорит о себе как о реалисте, ничего не придумывавшем. Но что это за реалии, которые могут вызвать у неискушенного зрителя вопрос, почему он видит по-другому? Позволю себе утверждать, что живопись Валентины Михайловны эволюционировала в сторону библейского реализма. Возможно, она сама так его не формулировала. Пространство-время в ее работах отодвигалось ко дням творения, то есть превращалось в вечность. Господь дает оценку сотворенному: «И увидел Бог, что это хорошо». И белый цвет, к которому приводит логика развития ее живописи – Первый день творения – Да будет свет.

Последние работы Валентины Михайловны далеки от работ Е. Диффине. Но предавать она не способна. Да и не известно, как развивалась бы его живопись, проживи он долгую жизнь.
Каждый из возрастных периодов художник прожила необыкновенно честно, не притворяясь, не кривя душой. Работа «У мольберта». (1987 г), по существу, ее автопортрет, но теперь, в отличие от того далекого 1954 года, – это едва различимая белая фигура в космическом пространстве. А, может быть, это уже и не фигура, а образ ее души.

Последний период жизни художника самый закрытый для окружающих был самым интригующим. Живя памятью о муже, и имея какую-то закрытую от других с ним связь, она не могла не прийти к вере. Она все более отрывалась от земных забот и интересов, что невольно отражалось в ее творчестве. И этот полет духа был в ее живописи последней реальностью, в которой совершенно не было возрастной немощи, а была абсолютная честность перед собой и окружающими. Ей было дано, в отличие от Е. Диффине, очень плавно совершить переход в тот мир, о котором мы ничего не знаем. Она дожила до того состояния, когда, будучи в полной ясности ума, потеряла интерес к живописи. Произошла столь мощная переоценка ценностей, что однажды она даже сказала, что всю жизнь занималась ерундой. Но по-прежнему очень ценила работы мужа.

Скорее всего, такая суровая самооценка включилась для того, чтобы дать ей отдохнуть. Она полностью выполнила поставленную перед собой задачу: достойно славословить Божие творение. И оставаясь в рамках земного существования, она уже проживала в мире, видимом духовными очами. Ни на что не отвлекаясь, она должна была беречь силы для последнего, решительного перехода… И ушла из жизни в возрасте патриархов, оставив нам свою живопись, свои жизненные принципы. Ее творчество, столь многогранное, еще предстоит нам осмыслить. Ее путь окончен, а дорога молодых в искусстве только начинается, и соприкосновение с творчеством В.М. Диффине-Кристи для кого-то из них может стать ее патриаршим благословением. Хочется пожелать всем художникам молодым и зрелым и тем, кто неравнодушен к живописи, быть достойными приемниками завещанной ей благодати.

Елена Александровна Лисенкова, искусствед

Бабушка: Малышева (Ситникова) Нина Александровна (1914-1983)

Малышева Нина Александровна родилась в 1914 г. в Орле. «В пору моего детства город был невелик. На высокой горе возвышался собор, а к Оке спускался большой городской сад с мраморными фигурами богинь и аллегорий. Белый мрамор на фоне зелени вызывал восторг, а осязаемость статуй потрясала. Теперь мне кажется, что моя тяга к скульптуре в значительной мере обусловлена впечатлениями детских лет».

Голодное юношество, скудный хлебный паек и нескончаемая очередь в столовую за пшенной кашей. И одновременно – клубы с синеблузочниками, декламаторами, автопоезда, разъезжающие по городу с агитационными плакатами Мора, Дени, Маяковского. Стихи разучивались наизусть, а рисунки копировались.

Нина рисовать начала рано, раньше, чем писать и читать.

В 1925 г. семья переезжает в Москву. Москва потрясла в первую очередь музеями, «поразил и взволновал Врубель; Репин, Суриков вызвали восторг, но не задели глубоких струн души; очень близким стал Кустодиев». В 30-е годы, окончив семилетку, поступила в ФЗУ, в группу токарей по металлу, сказалось общее увлечение индустриализацией. Считала, что работа на заводе почетна. Но тяга к искусству была в крови: хоть и получила как токарь пятый разряд, параллельно с основной работой активно работала в заводской стенгазете. И талант девушки был замечен, в 1933 г. комсомольская организация дала Нине Малышевой комсомольскую путевку в художественное училище памяти 1905 года.

После окончания училища Малышева работала художественным руководителем в Доме художественного воспитания детей и преподавала в школе.

Война перечеркнула всю жизнь, муж ушел на фронт, а Нина с маленькой дочерью были вынуждены эвакуироваться в Сибирь. В колхозе под Кустанаем организовала детские ясли, а затем перешла работать в телятник. В свободное от работы и обустройства тяжелого быта время истово рисовала. Природа Сибири необычайно живописна, поэтому основные работы Малышевой в то время – пейзажи. Нина опять хотела учиться, ей не хватало знаний. В те годы все художественные институты были собраны в Самарканде, и она подает заявление в Московский институт прикладного и декоративного искусства, и её принимают сразу на второй курс факультета художественной керамики.

Яркость природы, самобытный уклад жизни и народного творчества в Средней Азии определяют темы её дипломных работ «Сборщик хлопка», «Колхозник с кетменем», «Вышивальщица Сюзане». В 1943 г. институт возвратился в Москву. И здесь Нина Малышева с живописи переходит окончательно к скульптуре. В московских музеях её привлекала керамика Луки дела Роббиа, декоративно-прикладное искусство древнего Египта. К этому периоду в институт на преподавательскую работу приходит её кумир – Дейнека, искусство которого, как признает скульптор, оказало на неё сильное влияние.

В МИПИДИ создается новый факультет декоративной скульптуры под руководством Е.Белашовой, Малышева на него переходит и заканчивает в 1947 году.

На Дулевский фарфоровый завод её привела главный художник Главфарфора В.К.Зубарева. Малышева писала: «Я была влюблена в завод, в его хорошо сработавшийся талантливый коллектив художников». На Дулевском фарфором заводе Нина Александровна Малышева создала много интересных работ. Малышева любила начинать любую работу с набросков – на улице, в метро, а затем эти экзерсисы оформлялись в какую-то определеннуютему. ...Лето, жаркий день, продавец лимонада, мама с ребенком. Все очень обыденно и просто, но с какой теплотой показывает скульптор эту сценку «Жаркий день».

Дед: Малышев Пётр Николаевич (1909-1976), заслуженный художник РСФСР

Родился в Москве. Рано осиротел, воспитывался в детдоме. В 1924-1930-х годах работал на текстильных фабриках Подмосковья. Интерес к изобразительному искусству привел его на занятия изокружка при одной из трикотажных фабрик Москвы. Фабком послал талантливого юношу учиться в Московский Изотехникум памяти 1905 года. Здесь П.Малышев проучился с 1930 по 1936г., окончил Изотехникум с отличием. Среди его преподавателей был Н.П.Крымов, сыгравший решающую роль в становлении его, как художника.

В 1936 г. Малышев становится студентом Московского художественного института. Среди его преподавателей были С.В.Герасимов и А.А.Осмеркин.

В начале Великой Отечественной войны он уходит в народное ополчение. Через несколько месяцев его вместе с другими студентами художественных вузов отозвали для завершения образования. Институт был эвакуирован в Самарканд, с ним уехал и Малышев. Там он в 1944г. защитил свой диплом, принял участие в своей первой художественной выставке. В 1945г. художник возвращается в Москву, начинает   активно участвовать в художественной жизни страны. Его работы экспонируются на всесоюзных, республиканских, московских выставках. С 1974г. - Заслуженный художник России.

Дома у Малышевых,  в квартире на Беговой, бывали художники-друзья Соломин, Кугач и другие. Поскольку квартира на верхнем этаже, то из окон хорошо был виден ипподром. Художники часто собирались в большой комнате за столом, дом был хлебосольный, в годы учебы внука Пети Малышева там тоже собирались ребята из его группы.

На чердаке над квартирой находилась мастерская Петра Николаевича, оборудованная на собственные деньги. Все стены в квартире завешены этюдами. Выделяется картина «Масловка строится», где на переднем плане в синей тени одноэтажная частная деревянная застройка, а на заднем освещенные розовым солнцем большие сталинские дома и большие деревья перед ними. Это лишь этюды, картины больших размеров, и они в музеях. Еще больше, чем картин в доме фарфоровых статуэток. Среди них много сюжетных, тематических, с различными сценками из жизни. Очень забавна парочка - парень и девушка - стиляги. Отдельная серия - с балеринами в танце. Есть более салонные, например Золушка, теряющая туфельку. Бабушка  была настоящая труженица. Постоянно лепила фигурки из пластилина, ездила на Дулевский завод, где их отливали, расписывала, принимала гостей-художников, всех кормила. За званиями не гналась. Петр Николаевич в этом смысле больше любил поговорить, пообщаться. Сейчас коллекция семьи передана в музей «Кусково».

Внук: Петр Юрьевич Малышев, окончил Училище памяти 1905 года в 1985 году. Сразу после диплома должен был идти в армию. Так как в те годы шла война в Афганистане, и родные боялись, что он попадет на нее, то договорились, что служить он будет в Академии Жуковского. Защиту диплома ребята отмечали у них в квартире, а буквально на следующий день Петя пошел в Академию, и там выяснилось, что поскольку он был третьим в списке - его вычеркну какой-то высокий чин, посчитав, что двоих вполне достаточно. А в главном зале в Академии висели портреты всех главнокомандующих, и поскольку недавно умер  Павел Степанович Кутахов, главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза, то Петю попросили написать его портрет, что он и сделал. Но его все равно в Академию не взяли, получилось, что он зря старался, хотя портрет его работы висит до сих пор. Служил он в другой части в Подмосковье.

После армии несколько курсов отучился в Строгановке, но ему там показалось не интересно, поступил в Институт народов Востока, изучал восточные языки. Работал в качестве переводчика на встрече ветеранов афганской войны с нашей стороны и ветеранов вьетнамской со стороны США, на которой один из профессоров американского университета приметил Петю и пригласил работать к себе. Так Петя уехал в Америку, где сначала окончил университет по специальности экономика, а затем, убедившись, что без образования юриста в экономике нечего делать, то получил диплом юриста, а затем еще и диплом более престижного университета.

Петр Малышев:
«После 1917 остались только несколько приютов для оставшейся культуры (Крымов). Дед потерял родителей, и Училище и учеба были для него убежищем. Также для бабушки - они бежали из Орла где были богатыми купцами. В Москве их никто не знал. Старший брат деда окончил Строгановку в 1914 году, но тоже погиб в 1917.
Дед с Соломиным друзьями были, и Нечитайло, Домогацкий, Кугач. Многие. Мои дед с бабушкой имели очень хорошие воспоминания о МХУ. Дед всегда с большим удовольствием говорил о МХУ, нежели о Суриковском. Бабушка в институте потом училась у Дейнеки, но тоже любила училище. Они там с дедом познакомились».

После окончания десятилетки в 1936 году я стала ходить в изостудию при Московском планетарии. Как-то раз туда пришли Ю.Г.Ряжский и К.Ф.Морозов, чтобы отобрать себе учеников. Посмотрев мои работы, они сказали: «Мы тебя возьмём к нам, в Училище пятого года, без экзаменов, приходи». И в начале учебного года, уже даже позже сентября, я пришла на занятия. Живопись у нас вёл П.И.Петровичев. Первым заданием был натюрморт на тон, который он велел писать одной умброй натуральной, говорил, что надо хорошо усвоить тональные отношения. Эта работа долгое время хранилась у меня в мастерской. Тогда Пётр Иванович уже старенький был, ставил натюрморт, садился в уголок, закрывался газеткой, засыпал.

Какое-то время рисунок вёл А.К.Деулин. Он любил затушёванный рисунок, а мне нравилось искать выразительность в линии. Однажды, видя, что я в своей работе «на контурах сижу», он подошёл, взял карандаш и стал мне тушевать. Тушевал, тушевал... и отошёл. А мне не нравилось тушевать, мне нравилось по-другому рисовать! Я взяла резинку и стёрла. Думаю: «Это же не я рисовала, надо, чтобы был мой рисунок!». А он решил вернуться ко мне, и был конфуз: он подошёл и обомлел - я всё стёрла, что он нарисовал!

Образование было платное, на третьем курсе я не смогла заплатить за учёбу - папа был парализован, и я ушла из училища. Меня предупредила директор Е.Я.Марута, что если я не заплачу, то меня отчислят, и я, не дожидаясь этого, ушла сама.

Потом была эвакуация. Я работала. Несколько лет преподавала. В 1943 году я вернулась в Москву. Поступала в Суриковский институт на живописный факультет - меня приняли. Я поступала вместе с Наташей Любимовой, женой Браговского, она потом Браговской стала. Ещё Наташа Богданова со мной была помню. (Набор вёл С.В.Герасимов). В приёмной комиссии мне сказали: «Очень много возвращается фронтовиков, мы должны их в первую очередь устроить, подожди недельку-две, а потом приходи заниматься». За это время я раздумала учиться в институте и решила окончить училище. С деньгами было плохо, и мне нужно было скорее получить диплом. Когда я ещё закончу институт?

Когда я пришла после перерыва, меня взяли на третий курс. И тогда я попала к Антону Николаевичу Чиркову, он вёл живопись. А рисунок вёл Абакумцев Николай Ильич, очень хороший скульптор. Композицию - Бакшееев Василий Николаевич.

Я помню Василию Николаевичу нравилось, как я компоную. Мы ходили к нему с работами в мастерскую. Ему тогда было 93 года, но у него была очень хорошая память. Когда мы обменивались телефонами, я предложила записать мой, а он ответил: «Я так помню, я не записываю телефоны».

Очень мы любили Антона Николаевича Чиркова. Он был красивый, рыжий! Мы его обожали! Он обучал нас собственным приёмам живописи. Когда кончался урок, он никогда не уходил сразу - беседовал с нами, рассказывал о себе. Мы любили эти беседы. Антон Николаевич обращался к девочкам: «Вы не должны увлекаться нарядами, помните, что вы художницы, вам надо работать, много работать!». Он погиб, работая в Пушкине, в церкви, мы ездили туда проститься с ним.

Николай Ильич Абакумов вёл у нас рисунок. Он был необычный скульптор современного плана, как потом я поняла. Иногда мы ходили группой к нему в мастерскую и там лепили. Мастерская была на Сретенке, где церковь, во дворе. Николай Ильич даже предлагал мне стать профессиональным скульптором, но я по причине слабого здоровья отказалась, хотя мне очень нравилась скульптура. Николай Ильич был одарён музыкальными способностями и нас приучал к музыке. Он водил нашу группу в консерваторию. На концерт Николай Ильич всегда приходил с партитурой - записывал, следил за исполнением. Очень был интересный человек.
Помню, во время практики мы рисовали на кладбище Донского монастыря. Там тогда стояли Триумфальные ворота, которые раньше были на Тверской, рядом с нашим домом. Они долгое время, по чьему-то распоряжению, прятались на кладбище, пока их не установили на новом месте.

Семестровые просмотры проводились в зале. Причём по рисунку выставлялись не только длительные задания, но и короткие рисунки, и наброски У меня их все почти забрали в фонд, а Николай Ильич меня называл набросочным мастером!

Некоторое время у нас преподавал живопись Лев Ильич Аронов - замечательный человек и хороший художник. Он с нами многократно выезжал на этюды, даже зимой. В одной из этих поездок мы жили с семьёй Ароновых: Львом Ильичем, Валентиной Ивановной и их дочкой Валерушкой.

Защита диплома была в 1945 году, назывался он «Первые салюты Победы», вёл его В.Н.Бакшеев. В Москве салюты начались в 1944 году. К диплому я с натуры рисовала дома, как сидели папа и мама. В нашей комнате стояла печурка с трубой - отопление не работало. Мама топила, она была освещена красным светом из печурки, а папа сидел в кресле, на него падал холодный свет из окошка. За дипломную работу мне поставили отличную оценку.
Во время учёбы в училище я много ходила в музеи. Тогда на Кропоткинской улице был музей Западного искусства, в котором были собраны импрессионисты, огромный центральный зал был полностью посвящён Матиссу. Мне очень нравились Ван Гог, Сезанн, Матисс, но в училище запрещалось даже говорить об этом! Президент Академии художеств Александр Герасимов, заядлый соцреалист, не признавал западного искусства и закрыл этот музей. Часть собрания была отдана Эрмитажу, а часть осталась в Пушкинском музее. Я очень жалела, что закрыли этот замечательный музей.

Вспоминаю своих одногруппниц: Люсю Розову, она потом закончила Строгановку и расписывала станцию метро Комсомольская под руководством П.Д.Корина, Инессу Дунаеву, Алечку Лукашевкер - чудного человека и хорошую художницу. - такие натюрморты у неё были красивые! Жалко, она очень рано умерла. Потом у неё была посмертная выставка. Помню, были мальчики: Миша Смирнов, Игорь Гумилевский, Кузнецов. Почему-то они все умерли.. А я неожиданно дожила до девяноста двух лет! Совершенно непонятно..

Судьба свела меня с Константином Михайловичем Кузгиновым в начале 60-х годов прошлого века. Встретились мы в доме нашего общего знакомого художника Игоря Грюнталя. Представляя мне Костю, Грюнталь сказал: «А вот автор знаменитой фестивальной ромашки…». Я стал с интересом разглядывать художника, создавшего популярный символ недавно прошедшего фестиваля молодежи. Внешне Костя напоминал Кирилла Столярова, популярного киноактёра, правда, был меньше ростом. Он производил впечатление очень спортивного и стремительного человека.

Константин Михайлович родился 22 декабря 1913 года под Саранском в семье сельского учителя, преподавателя русского языка Михаила Васильевича Кузгинова, после смерти которого семья переехала в Москву. К началу Великой Отечественной войны за его плечами остаются ФЗУ, завод, затем изостудия Клуба им. С.М.Зуева, курсы подготовки в вуз при комбинате им. С.В.Малютина, а также МХУ памяти 1905 года.

В 1941 году он уходит в армию. Имея первый разряд по классической борьбе, направляется на спортивный факультет Института им. И.В.Сталина, работает преподавателем физподготовки в Арзамасском пулемётно-минометном училище. С войсками 2-го Белорусского фронта доходит до польского города Штетина и в 1945 году в звании лейтенанта возвращается к мирной жизни. В первые послевоенные и последующие годы он активно сотрудничает со многими издательствами Москвы. Вступает в Московский союз художников. С 1948 года Кузгинов работает во Всесоюзной торговой палате, пишет ряд панно для международных выставок в Германии, Франции, Италии, Финляндии, Индии. Он создаёт плакаты, шесть из которых отправляются на фестивали молодёжи и студентов в Берлин и Бухарест, делает проспекты, каталоги, сотрудничает с журналами «Знание – сила», «Мурзилка» и др. В преддверии Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, прошедшего в 1957 году в Москве, им была выполнена эмблема этого праздника, которую все назвали «фестивальная ромашка». Она была утверждена Венским конгрессом Всемирной федерации демократической молодёжи на все последующие форумы. В 1958 году Константина Михайловича избирают депутатом Свердловского райсовета г. Москвы. Сейчас дело Константина Михайловича продолжает его дочь Любовь Константиновна Ажаева-Борисова, замечательный художник, характером очень похожая на отца.

Костя много рисовал с натуры. В метро, парках, в гуще народа и на безлюдье, когда уезжал на свою любимую рыбалку. Без альбомчика в кармане он на улицу не выходил. Одна из его учениц вспоминает: «Когда я забыла рисовальные принадлежности дома, Константин Михайлович сказал: «Рисуй глазами! Пройди взором тот путь, который ты бы прошла кистью, тогда, приехав домой, ты легко воспроизведёшь этот пейзаж».

Мне необыкновенно нравится подход Кузгинова к работе с натуры, будь то пейзаж, натюрморт или портрет. Сразу видно, что это работа смелого, уверенного в себе мастера, что он не гость на этом листе бумаги, а абсолютный хозяин. Изображение натуры всецело подчиняется руке художника. Такое ощущение может возникнуть только в том случае, когда автор прекрасно владеет рисунком и, как пишет искусствовед Вильям Мейланд, «обладает «талантом созерцания», которым в полной мере обладали лучшие российские пейзажисты XIX–XX веков от Ф.Васильева, А.Саврасова, И.Левитана, В.Серова и вплоть до выдающихся мастеров более позднего времени – С.Герасимов, Н.Крымов и т.д.». Большинство работ Константина Михайловича написаны в сложной технике гуаши, прозрачность которых не уступает акварели. Искусство Кузгинова импонирует своей незамученностью и непосредственностью. Это относится и к портретам литовских рыбаков, и к пейзажным работам, и к замечательным детским образам. География написанных Костей произведений удивительно обширна – это Прибалтика, Кольский полуостров, Украина, Татарстан и, конечно же, любимое Подмосковье. Глядя на пейзажи Константина Михайловича, мне кажется, что, вернувшись с войны, он с удовольствием погрузился в мирную жизнь, почувствовав запах Родины, её полей, лесов и рек. Это «упоение Родиной» ощущается во всех работах Кузгинова, ощущается и время их создания, что уже само по себе необыкновенно ценно. В поездках, как вспоминает его младшая дочь, которую он при первой возможности брал с собой, и утро, и вечер художник посвящал этюдам. То, что он не успевал запечатлеть на холсте или бумаге, записывалось как образное ощущение в блокнот.

Однако вернёмся к эмблеме фестиваля, которая стала изображением историческим, известным всему миру. Сейчас, отмечая юбилей Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве, трудно объяснить современным молодым людям его огромное значение для 50-х годов прошлого века. То был мощный прорыв в другой, разноликий мир. И мне необыкновенно приятно, что этому в большой степени способствовал милый моему сердцу человек, замечательный художник Константин Михайлович Кузгинов.

Николай Барченков родился в 1918 г. в Сергиевом Посаде в семье потомственных кустарей-игрушечников. Рано увлёкся рисованием, но в 1934 г., уже готовясь поступать в Московское художественное областное педагогическое училище памяти 1905 года, в результате несчастного случая, теряет правую — рабочую руку. Всего за год переучивается рисовать левой рукой и в 1935 г. с первого раза поступает в Училище.

Из воспоминаний Н.И.Барченкова:  «В больнице меня положили с одним парнем без ног (машинист он был). Чтоб, значит, я видел, что и хуже бывает. Его убедили, что протезы его спасут, и когда он не смог на них встать, — как он плакал… А я своей руки стеснялся страшно, прятал её. Но за год успел переучиться рисовать с правой на левую — и поступил. Скрывал, что я с одной рукой, не все и знали-то. Да и кто знал, эту тему никогда не затрагивали. Я был на равных!»

В 1935—1939 гг. Николай Иванович учится на «Отделении живописи» у одного из лучших художников ХХ-го века, «Голуборозовца», символиста «Золотого руна», исключительного теоретика реалистической школы пейзажной живописи Николая Петровича Крымова. Барченков становится достойным творческим наследником Н.П.Крымова и его учителя Аполинария Васнецова, не только перенимая, но и продолжая их композиционные, живописные принципы, приёмы, наработки, мотивы, развивая тематику широкой, подчас ретроспективной, панорамы народной традиции.

Помимо великого Крымова его Учителем был Гавриил Никитич Горелов (1880—1966) — блестящий, утончённый, мастер — композитор-жанрист с изысканным колоритом и острым пластичным ходом отрисовки и неожиданным ракурсом художественных решений и взглядов, ученик и наследник искусства И.Е.Репина, Ф.А.Рубо, К.А.Савицкого (и их влияние на Барченкова через Горелова тоже заметное и основательное). Барченков вспоминал, что особые доверительные отношения сложились у него именно с Гореловым, который руководил его дипломной работой и к которому он и после окончания училища часто обращался за советами и поддержкой.

Преподавателями Н.И.Барченкова в училище также были А.П.Чирков и С. И.Фролов которые научили юношу рисовальной точности, въедливости в натурное, авторской выраженности, технологической выдержанности и — естественно — азбуке, грамоте, орфографии и пунктуации в изображаемом.

В училище с большим пиететом относились к творческим достижениям и наследию великих русских мастеров рубежа XIX-веков: Ильи Репина, Константина Коровина, Валентина Серова. Реализм русской художественной школы для молодого художника стал профессиональной и идейной базой, органично совпавшей с его личной приверженностью жизненной правде. Много значила для Н.И.Барченкова и его совместная работа на этюдах с друзьями по училищу, В.Басовым, А.Волковым, М.Суздальцевым. Были среди его друзей и художники старшего поколения: Ю.Кугач, Н.Соломин.

1939 г. — после окончания училища Н.И.Барченков некоторое время жил в Москве и работал в Музее Революции как художник-копиист. Время, отданное исполнению копий с картин известных мастеров, не пропало даром: незаметно шло постижение законов техники живописи и рисунка, накопление знаний об отечественной художественной классике.

В 1939 г. И.Э.Грабарь и А.М.Герасимов отбирают Н.И.Барченкова в числе восьми лучших выпускников МАХУ для поступления без экзаменов в МГХИ им. В.И.Сурикова. Однако закончить художественный ВУЗ он не успевает. С началом Великой Отечественной войны Московский художественный институт эвакуируют в Самарканд, но Николай Иванович не может бросить семью и остаётся работать в Загорске,где работает в художником отдела кинофикации Парка культуры и отдыха, раскрашивает маскировочные сети, рисует плакаты, тиражирует «Окна ТАСС».

Из воспоминаний Н.И. Барченкова: «Окончил я Училище 1905 года с отличием, был отмечен. А в то время Грабарь, Герасимов и другие большие художники ездили по училищам, смотрели этюды, рисунки и отбирали лучших. Попал и я в число восьми, отобранных в Суриковский институт. Вскоре началась война. Что делать? Пошёл в мастерские — маскировочные сети раскрашивать. Переживал очень, что на фронт не гожусь».

В 1943 г. вместе со своими творческими друзьями С.Я.Дунчевым, вернув­шимся с фронта тяжело раненным членом Студии военных художников имени М.Б.Грекова Николаем Беляевым и другими молодыми художниками организует «Товарищество загорских художников», ставшее в родоначальником современного Сергиево-­Посадского отделения Союза художников России. В том же году впервые представляет свои художественные работы на выставке организованной Товариществом в канун 26-й годовщины Октябрьской социалистической революции в Трапезной палате Лавры - первой за годы войны художественной выставке. Страна находилась на осадном положении, было голодно и холодно, и вдруг — художественная выставка: картины, портреты героев-воинов, букеты цветов — праздник! Можно себе представить, какое это было событие, с каким чувством приходили сюда люди, чтобы хоть на время забыть о тяготах войны! Та давняя выставка стала своеобразным символом — мелькнувшим в конце тоннеля благодатным светом, по которому истосковались души людей.

Из воспоминаний Н.Беляева: «Когда я вернулся с фронта — без руки, на костылях, когда не было никаких перспектив, он встретил меня и сказал: «Коля, работай!». Если бы не он, меня бы, может быть, и не было, честно…».

С 1944 по 1979 г. Николай Иванович работает художником в Загорской художественно-промышленной мастерской (ЗХПМ).
С 1944 г. — постоянный участник всех районных, областных, республиканских и зональных, а также многих Всесоюзных художественных выставок.
В 1945 г. становится членом «Союза художников СССР».
В 1945 г. возвращаясь в Ленинград после эвакуации из Москвы «Академия художеств СССР» на целых семь месяцев задерживается со всеми своими структурами и мероприятиями в Загорске, что явилось для Н.Барченкова, не закончившего художественный ВУЗ, получением своеобразного высшего художественного образования, особенно Николай Иванович отмечает своё плодотворное общение с А.И.Лактионовым, Ц.С.Стояновым, В.П.Трофимовым, Митиным.

Из воспоминаний Н.И.Барченкова: «Восстановили Товарищество загорских художников. В этом нам помогла Академия художеств. Когда она возвращалась из эвакуации в Ленинград, её задержали в Загорске. И семь месяцев академия была здесь, в Лавре — и аспирантура, и студенты. Тогда здесь остались Лактионов, Стоянов, Трофимов, Митин. Это была большая школа для нас.
Свою знаменитую картину «Письмо с фронта» Александр Лактионов ведь писал у нас, в «стене». А меня приглашал солдата позировать. Но я отказался — стоять умрёшь. Прекрасный был человек. На Петра Великого был похож. В 1945 году он венчался в Ильинской церкви. Бедность такая была! Так вот, помню, стоит он на базаре, выше всех на голову, ботиночки продаёт. Это уж потом он Сталинскую премию получил, квартиру в Москве».

1946 г. — Н.И.Барченков входит в художественный совет ЗХПМ, назначается членом Большого художественного совета при Московской областной организации Союза советских художников (МООСХ)
1948 г. — приезжает в «первом потоке» на открывшуюся в Калининской области после Войны «Академическую дачу имени И.Е.Репина», работа и общение на ней благоприятствовали активному творческому росту Барченкова-художника и человека. Здесь он учился у своих товарищей, художников Ярославля, Уфы, Омска и других городов России и у мастеров: у А.П.Бубнова; Т.Г.Гапоненко. С особой благодарностью Н.И.Барченков вспоминает П.Н.Крылова, часто наезжавшего на академическую дачу и подолгу работавшего за мольбертом рядом с начинающими художниками.
1949 г. — за участие на республиканской выставке в 1949 г. картиной «В освобождённые места» награждён почётной грамотой «Всекохудожника» и дипломом Комитета по делам искусств при Совете Министров РСФСР.
1951 г. — создаёт панно «Стадо совхоза «Караваево» для павильона «Животноводство» на ВСХВ.

В самом начале своей творческой работы Н. И. Барченков определился как живописец-анималист. Эта область искусства была ему ближе и понятнее какой-либо другой. Свою главную тему Н. И. Барченков не выдумал, он не пришёл к ней в результате размышлений над тем, как и чем отличиться от других, Тема нового общественного стада в творчество Барченкова пришла сама собой как результат изучения жизни. Из года в год подолгу художник работает в совхозах и колхозах Московской области, пополняя запас своих жизненных наблюдений, черпая темы и сюжеты своих картин.

Из воспоминаний Н.И.Барченкова: «Очень я с детства любил лошадей. Однажды дед взял меня на склад, откуда игрушки наших кустарей возили в Москву. И вот передо мной — чёрные кони с золотыми гривами, много… Вцепился в одного, так и домой с ним пришёл. Как себя помню, — рисовал и лепил коней. И очень мне хотелось вылепить из глины большого коня».

1952 г. — входит в правление МООСХ, в дальнейшем неоднократно избирался в живописную секцию союза, секретарём бюро творческой группы коллектива загорских художников, назначался членом комиссии по фонду, председателем Объединения по работе с молодыми художниками и искусствоведами.
1953 г. — в «Государственном историко-художественном музее-заповеднике» проходит первая персональная выставка Н.И.Барченкова.
1959 г. — персональная выставка во Дворце культуры им. Ю.А.Гагарина в Загорске.
1960 г. — назначается председателем художественного совета ЗХПМ.
С 1965 г. становится регулярным участником выставок советского искусства за рубежом: в США, Франции, Великобритании, Японии, Польше, Италии, Финляндии, Греции, Германии.
1968 г. — в честь 50-летия художника проходят три крупные персональные выставки — в Загорске (Дворец культуры им. Ю.А.Гагарина), Дмитрове (кинотеатр «Октябрь») и выставочном зале Союза Художников на ул.Трофимова в Москве. Награждается почётной грамотой Управления культуры за творческую и общественную деятельность в связи с 50-летием со дня рождения, юбилейной грамотой Управления культуры Исполкома Мособлсовета за достигнутые успехи в развитии культуры Московской области.
1972 г. — присвоено звание «Заслуженный художник РСФСР», занимает пост заместителя председателя правления Московской областной организации Союза советских художников.
1973 г. — входит в правление Союза художников РСФСР.
1975 г. — совершает творческую поездку в Чехословакию.
1977 г. — награждён дипломом Совета Министров РСФСР за активное участие в выставочной деятельности «60 лет Октября».
1978 г. — Министерство культуры СССР по заявке Государственной Третьяковской галереи покупает картину Н.И.Барченкова «Загорск. Базар. 20-й год».
Из-за административных проблем картина надолго «застревает» в запасниках фонда Министерства культуры, откуда её в итоге, по личной просьбе Николая Ивановича, передают в Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник, где она входит в состав постоянно действующей экспозиции.
1979 г. — По итогам участия в Международной художественной ярмарке в Бари (Италия), вместе со знаменитым представителем «Сурового стиля» П.П.Оссовским награждается Золотой медалью Итальянской академии Искусств и удостаивается звания её почётного члена.
1980 г. — по приглашению знаменитой японской галеристки Йоко Накамуро приезжает в Японию, где с большим успехом проводит крупную персональную выставку в галереи «Геккосо» (Токио). Получает статус почётного члена галереи, которая покупает большое количество его работ.
1980 г. — присвоено почётное звание «Народный художник РСФСР».
Из воспоминаний очевидца заседания о присвоении Барченкову звания «Народный художник РСФСР»: «Когда обсуждали возможность присуждения ему звания «Заслуженный деятель искусств РСФСР», кто-то из начальников сказал: «Ну какой он деятель? Он — художник». И дали Барченкову «Народного!».
1981 г. — присвоено звание почётного гражданина города Загорска и Загорского района.
1983 г. — Государственная Третьяковская галерея покупает картину Н.И. Барченкова «Дороги Войны. Окраина Загорска» (инв. ЖС-1987. Каталог 2009.№ 180).
1984 г. — проходит крупная персональная выставка в Монреале, Канада.
1989 г. — награждается орденом «Дружбы народов» за большой вклад в советское изобразительное искусство и пропаганду советского искусства за рубежом.
15 июля 2002 г. — скончался в родном Сергиевом Посаде, похоронен на городском кладбище.
В 2003 на доме, где жил и работал Николай Иванович Барченков, установлена мемориальная доска.
Картины художника украшали павильоны ВДНХ, залы Казанского и Ярославского вокзалов в Москве, коридоры «Центральной клинической больницы» в Москве — главного медицинского учреждения Управления делами Президента Российской Федерации.
Н.И.Барченков также активно сотрудничал с Министерством иностранных дел СССР, благодаря чему его работы до сих пор находятся в посольствах РФ по всему миру.
Сотрудники нашего Посольства на Кубе, где всегда вечная жара, говорили об одной из его замечательных зимних картин весящих в посольстве, которая для них — была как значимая и надёжная частичка Большой Родины: «Мы к ней, к Вашей картине, охлаждаться ходим!».